Именно так мы интерпретировали всю мировую культуру. Авангард по отношению к классике – и есть торжество логики второго анекдота, торжество обывательского буквализма. Сложное высказывание пришлось препарировать до простейшего, до самого примитивного, чтобы стало смешно – поскольку смеяться мы умеем только над примитивным.
Писсуар Дюшана, проказы Пригова, кич Джефа Кунца – это и есть второй вариант анекдота про боцмана. Пригов действительно дрянной поэт, Кунц действительно плохой скульптор, Дюшан действительно пустой человек – предлагается смеяться над тем, что этого никто уже не стесняется. Торпеда (искусство, философия, здравый смысл) прошла мимо – теперь мы просто смеемся над словом «жопа».
Платон утверждал, что у всякого искусства (врачевания, политики и т. д.) существует тень – угодничество, потворствующее вульгарным вкусам (кулинария – у врачевания, ораторское мастерство – у политики); авангард и наше понимание прогресса и есть угодничество, которым мы подменили историю.
Художнику сегодня не надо рисовать, писателю думать, а политику отвечать за поступки по той уважительной причине, что торпеда прошла мимо – нет исторической реальности, нет классов, нет закономерностей, нет культур, есть лишь сегодняшний жест.
Мы действительно поверили в то, что сила боцмана превосходит мощь торпеды. С этой верой живется спокойней: торпеды отныне как будто не опасны. Боцмана представили к награде.
Однако торпеды никто не отменил.
Попутчики демократии
(Тюрьма на острове Ре)
Есть знаменитая тюрьма на острове Ре для особо опасных преступников, уголовных и политических. Построена еще Вобаном, который проектировал бастионы, а он строить умел. Стена вокруг шестиметровая, проволока, вышки с прожекторами, тюрьма стоит на каменном берегу.
В казематах содержались после Алжирской войны мятежные генералы, количеством 300 человек, – им всем дали по 12 лет, некоторым 17. Предание гласит, что генералы вырыли подкоп – продолбили стену толщиной метра два, проковыряли песчаник и ракушечник в грунте, вырыли тоннель длиной двадцать восемь метров; копали черенками ложек, каменную крошку выносили под рубахой во двор; работа длилась шесть лет – потом заговор раскрыли; тоннель залили бетоном. Одним словом, солидное учреждение, и люди там содержатся неслучайные.
Чтобы добраться до острова, надо долго ехать на автобусе, если на такси, то, конечно, быстрее – но дорого получается. Дорога красивая, но никак не проехать, чтобы миновать тюрьму, – дорога там всего одна.
Стою на автобусной остановке, жду. Подходит милая дама, лет сорока, говорит:
– Вы на остров? Давайте в складчину такси возьмем?
– Давайте, – говорю. – А вам куда?
– А мне до тюрьмы.
Это ориентир такой у местных, понятное место. Поехали, говорим с водителем и меж собой – путь неблизкий.
Говорим про дурня Олланда, про то, что Саркози еще хуже, про то, что Стросс-Кана очевидным образом подставили, что это все ЦРУ, а может, и спецслужбы Саркози, и вообще все эти органы охраны порядка на одно лицо, и кстати, довольно душить свободное слово, и доколе, и вообще, куда ни посмотри – произвол.
Дама говорила крайне дельно, обнаружила знание политических реалий. Я было заикнулся, что знаком с Меленхтоном, она тут же высказала конкретные замечания к программе. Видимо, парижанка: так в провинции не одеваются, есть этакий выверт. И кругозор. И взгляды. Непонятно, что даму осенней порой в глушь привело – ну да не мое дело.
Впрочем, водителю тоже любопытно. Спрашивает аккуратно:
– А вас по какому точно адресу доставить?
– А прямо к тюрьме.
Обратили внимание: у дамы в руках корзинка с едой, плетеная такая корзинка, буколическая, как у Красной Шапочки. И салфеткой прикрыта. Но выглядывает багет, горлышко бутылки. Поняли: передача.
У меня слово «передача», конечно, ассоциируется с мрачным советским режимом – но ведь и помимо советских тюрьмы имеются.
Едем дальше. Водитель спрашивает, так, между прочим:
– А кому продукты? Начальнику тюрьмы? Ха-ха.
– Да нет. Себе.
Едем, думаем. Еще о политике поговорили, свобода, то-се. Мы все трое – за прогресс.
Потом она говорит:
– Вообще-то я в тюрьме отбываю срок.
Водитель говорит:
– Помиловали?
– На три дня отпустили по подписке.
Тут мы приехали.
Тюрьма солидная; часовые с карабинами. Так странно – ехать полтора часа рядом с человеком, говорить, а потом попутчик уходит в тюремные ворота.
Не удержался, спросил: «Вас за что?»
Назвала номер статьи и пошла.
Поехали дальше, по дороге спросил у водителя, что номер означает. Убийство, говорит.
Конфуз с цивилизацией
Читая Гегеля, вождь революции Ленин сделал пометку на полях: «Тот, кто не знаком с «Философией истории» Гегеля, ничего не понял в Марксе. Ergo: 90 % читавших «Капитал» ничего не поняли».
Иными словами, ничего не понял в «Капитале» и сам Ленин, поскольку пропагандировал марксизм задолго до знакомства с трудами Гегеля. Заметка на полях сделана им в 1920 году, когда пролетарская революция уже совершилась – так что же, выходит, революцию устроили по ошибке, ведомые невежеством?
И это даже не самый вопиющий из выводов. Стоит предположить, что наша жизнь приходит в негодность из-за начальной ошибки государственных строителей (необразованности, поспешных выводов, самонадеянности) – и ужас берет: а что, если вождям надо было читать не только Гегеля? Что, если требовалось начать с Декарта? Или с Аристотеля? Допустим, Маркс знал Гегеля великолепно, но вдруг в самого Гегеля вкралась ошибка? Ведь Гегель настаивал на том, что Китай выпал из истории навсегда, а колонизация Индии есть неизбежная миссия цивилизации. И Маркс воспроизвел эту гегелевскую константу в точности – в нем уживались призывы к пролетарскому интернационализму и оправдание колонизации. Более того, вся система западной философии (включая сюда и марксизм) строится на европоцентричной карте мира – и вдруг оказалось, что в карте есть погрешности. Китай проснулся (а Гегель считал, что бодрый дух истории ушел из Китая навсегда), Индия сегодня – это грозная сила, – и, глядя на Восток, западный обыватель, свободный демократический мещанин, столп цивилизации – пребывает в растерянности. Он уже свыкся с благородной миссией колонизатора, готов с достоинством нести «гордое бремя белых», а вдруг оказалось, что его услуги не требуются. Позвольте, а как же теперь быть с выводами, сделанными на основе всей западной философии? Зря, что ли, Гегель с Декартом старались? Ведь это мы – наследники великого духа Средиземноморья, мифов и преданий античности, мы самые передовые, мы самые свободные, это мы – образец для истории! Мы – не они!
С западной цивилизацией приключился конфуз. Новой философской системы у нее нет, а старая, похоже, основана на неверных допущениях. Однако эти неверные допущения и были мотором нашей с вами истории – истории ХХ века.
Все лидеры западного мира прошлого века только и занимались тем, что старались удержать европоцентричную модель мира в неподвижности – причем удержать любой ценой. Наблюдая историю с короткой дистанции (размером в жизнь), мы видим борьбу непримиримых противников: английских демократов и германских нацистов, например, – но стоит отойти на шаг, и схватка выглядит уже иначе. Сражаясь на Марне, в Кале, под Арденнами, противники были непримиримы, но, в конце концов, они воевали на своей собственной земле – это понятно. Любопытно то, что они были непримиримы и в Африке – хотя коренному населению их непримиримость была непонятна: жизнь туземца не менялась от победы Роммеля или Монтгомери. Дрались насмерть – за мир, за цивилизацию, за свободу, но никто и никогда не говорил, что цивилизация и свобода будут распределены поровну. Фашизм, нацизм, централизованная демократия, корпоративное государство – сегодняшняя молодежь уже не слишком разбирается в этих терминах. Не стоит обращать внимание на ярлыки и самоназвания: все это лишь скороговорка впавшего в отчаяние человека, который сам не знает, на что опереться, чтобы остаться у власти. Что угодно, как угодно, невзирая ни на что – только бы продлить торжествующее мгновение, остановленное Фаустом. И цивилизованный западный мир, однажды воскликнувший: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» – готов был отдать все – без преувеличения, буквально все, – лишь бы мгновение торжества длилось вечно. Как откровенно заметил однажды Черчилль: в сущности, мы не делаем секрета из того, что воюем за сохранение привилегий. Стоит взглянуть на вещи в этой перспективе, как фигуры Гитлера и Франко, Муссолини и Салазара, Черчилля, де Голля, Рузвельта – несмотря на разные взгляды, диаметрально несхожие декларации и т. п. – оказываются родственны в одном: в фанатичном желании торжества западного мира. Последние сцены мы наблюдаем сегодня в Ираке и Афганистане, но вся драма «Фауста», состарившегося человека, решившего вернуть молодость любой ценой, писалась добрых полтысячи лет.
