не позволять делать собраний, дабы не причинить замедления в земледельческих работах. Равно и в праздные месяцы[340] не позволять им упиваться. Нарушивших сии повеления подвергать суду, о чем и повелевается обнародовать всюду". Ши-цзун повелел, чтобы его телохранители, не знающие языка нюйчжи, учились оному и чтобы с сего времени не говорили на языке китайском. В четвертый месяц император Ши-цзун говорил министрам: "Я слышу, что глупый народ, желая обрести счастье, во множестве воздвигает капища божеству Фо и, не слушая запрещений, еще более преступает оные. Надлежит подтвердить запрещение и (отнюдь) не позволять ему расточать по пустому имение". Ши-цзун, находясь в зале Чуй-гун-дянь, говорил наследнику и прочим царевичам: "В поступках чиновников нет важнее почтения к родителям и обязанности младшего брата. Кто почитает родителей и уважает старших (братьев), тот не остается без помощи Неба. Исполняйтесь почтительности к отцу и матери и взаимной любви между собой. Издревле между братьями производили разногласие их жены, отчего весьма многие разрывали между собой связи. Но жена есть лицо постороннее в семействе, можно ли ее уравнять родству братьев? Поэтому слушать речи жен и разрывать через то узы братства весьма незаконно. Впечатлейте слова мои в вашем сердце". В пятый месяц государь отправился в Цзинь-лянь-чуань{464}. Когда, по достижении Фу-ли-шэ, он остановился, среди дня из ручья, находившегося на восточной стороне императорского шатра, показался белый дракон и вдруг с громом поднялся на облака. В девятый месяц император обратно прибыл в столицу. По возвращении из тронной, государь говорил своим приближенным: "Со времени получения мной княжеского достоинства и доселе я не оказывал никогда, вопреки совести, особенной снисходительности к родственникам и издавна известным мне людям. Но недавно из прокурорского приказа представляли, что мой сын Юн-чжун однажды писал к Хэнаньскому дивизионному начальнику Вань-янь-чжуну, чтобы сей продал его лошадь. Я, узнав о сем, не потребовал от него ответа. В сем только деле я поступил вопреки совести. Днем и ночью я мысленно беспокоюсь о сем, как о тяжкой болезни". Император говорил министрам: "Я хочу знать совершенно между чиновниками добрых и порочных, но если послать, по обыкновению, для исследования их особых людей, то я опасаюсь, чтобы не употребить к сему недостойных. Какими бы средствами узнать о сем?" Лян-би на сие отвечал: "За вас, государь, обязаны об этом позаботиться мы (вассалы)". "Пусть будет так, — сказал император, — только именитость надлежит сверять с истиной.[341] Слава и истина не должны быть смешаны". Когда Ши-цзун сообщников бунтовщика Сяо-ао-ва хотел расселить порознь в области Ляодунской, Лян-би представлял, что их преступление единожды оставлено, посему, если теперь переселить их, опасно, чтобы не произвести в них негодование. "Твои слова, — сказал ему император, — касаются пользы и вреда настоящего времени, но я думаю о потомстве будущих веков". "Для вассалов, — отвечал Лян-би, — это было неизвестно". После сего мятежники переселены были в колено шиле, что в Улули{465}. Ши-цзун спрашивал министров: "При императоре Яо девять лет продолжалось безводие, а при Чэн-тане{466}[342] семь лет была засуха, но народ не терпел голода. Ныне, при неурожае одного или двух лет, у народа оказывается недостаток в хлебе. Какая сему причина?" "В древности, — отвечал Лян-би, — земли (поля) были пространны и народа мало.[343] Ценя более всего умеренность, он (народ) заботился при том о земледелии, почему, собирая в избытке хлеб, он не терпел бедствий голода. В настоящее время земли сделались ограничены, а народа много. При том, оставив главное, он (народ) ухватился за постороннее,[344] отчего оказалось мало приобретателей (хлеба) и много потребителей. По сей причине при неурожае одного года народ приходит в скудность". Государь признал сии слова совершенно справедливыми и тогда же повелел местным начальникам празднолюбцев, не занимающихся своим делом, подвергать наказанию. В другой раз Ши-цзун спросил министров: "Я требовал от чиновников, находящихся в столице и во внешних провинциях, чтобы представляли честных и способных людей, но доселе еще не слыхал о представлении кого-либо. Какая сему причина?" Чиновник цань-чжен{467} по имени Вэй-цзы-пин просил императора, чтобы дозволено было каждому из начальствующих чиновников представить по одному человеку из людей достойных, но чтобы при представлении обращали внимание только на свойства представленных, не определяя за них наград или наказаний тем, кои представили. Император на сне сказал: "По уставу Сунского царства касательно выбора людей, за представление представляемого равно понижается или передается суду и представивший его начальник, хотя бы сей был министр. Но мало найдется людей с непоколебимым духом: при виде выгод и корысти они возмущаются и теряют дотоле хранимую правоту. Напротив, обязанности министра велики и важны. Прилично ли за подобные дела возвышать или понижать его?" В одиннадцатый месяц император, призвав чиновника шан-ши-цзюй-ши{468},[345] заметил ему, что съестные припасы, потребляемые во дворце, вообще достаются трудами народа и что, несмотря на то, яств различного рода ежедневно приготавливается так много, что их невозможно всех потребить.[346] "Во тще делаются такие траты! — продолжал император. — Отныне приготовлять только по нескольку кушаний, достаточных удовлетворять вкусы".
1174 год
Пятнадцатое лето Дай-дин. В девятый месяц комендант Западной столицы корейской{469} по имени Чжао-вэй-чун, отказавшись от своего государя, просил вступить в подданство государства Цзинь со всеми городами на запад от хребта Цыбэй-лин{470} и на восток от Я-лу-цзян{471}, коих числом около 40. Император не согласился принять его. Ши-цзун говорил министру Лян-би: "Ныне чиновники тогда только исправляют ревностно свои должности, когда непременно получают оные по их желанию. Но если дадут им должность не по их желанию, то думают только о том, как бы провести время. Таков ли долг верного вельможи?" В другое время император говорил Лян-би: "При Вань-янь-ляне сенатор Бин-дэ и старший министр Янь славились своими знаниями в правлении. Но по назначении их на должности, они не углублялись в дальновидные соображения и полагали свои занятия в жестокостях и тиранстве. Янь и Кэ-си, находясь в Хой-нин, в продолжении одного месяца двадцать человек умертвили побоями, хотя они вообще не имели преступлений, достойных смерти. Назовем ли это справедливостью? Вань-янь-лян был подобен тигру, и они, тем паче, желая коварными поступками показать пред ним свою правоту, приняли от него смерть. Можно ли назвать их после сего искусными в делах правления?" Император повелел указом стариков не делать уездными чиновниками. Когда же при должности будет оставаться престарелый, то избрать для него помощника
