Мистер Венус подхватывает заунывным голосом:
— Ее слова, написанные ее собственной рукой, что она не хочет и сама себя равнять и чтобы… — Но тут Сайлас с достоинством перебивает его:
— Нет, сэр! Они вспоминают наш дом, маленького мистера Джорджа, тетушку Джейн и дядюшку Паркера. Вспоминают все погубленное, все принесенное в жертву ничтожному червю и баловню фортуны!
Глава VIII,
в которой совершается похищение, впрочем вполне невинное
Ничтожный червь и баловень фортуны, или, выражаясь менее язвительно, Никодимус Боффин, эсквайр, он же Золотой Мусорщик, успел настолько обжиться в своем великолепном аристократическом особняке, насколько это позволяла ему его натура. Он не мог не чувствовать, что особняк, подобно великолепному аристократическому кругу сыра, слишком велик для его скромных потребностей и порождает несметное количество паразитов, но рассматривал этот недостаток как своего рода пожизненный налог на наследство. И он мирился с ним, тем более что миссис Боффин наслаждалась своей новой ролью, а мисс Беллу теперешний образ жизни приводил в восторг.
Эта юная девица оказалась ценным приобретением для четы Боффинов. Она была такая хорошенькая, что нравилась всюду, где бы ни появилась, а понятливость и ум правильно подсказывали ей, как вести себя в новой обстановке. Облагораживала ли такая новизна ее сердце, это вопрос вкуса, остающийся открытым, что же до вопросов вкуса там, где дело касалось внешности и манер, тут сомневаться в облагораживающем влиянии новой обстановки не приходилось.
И вскоре мисс Белла стала указывать миссис Боффин, как себя вести, более того — мисс Белла стала испытывать чувство неловкости и ответственности за миссис Боффин, когда та делала что-нибудь не так. Правда, существо с характером мягким и рассудком здравым не могло совершать очень уж серьезные промахи даже в обществе аристократических визитеров — крупнейших авторитетов по части утонченного обхождения, — единодушно признававших, что Боффины «очаровательно вульгарны» (вульгарность таких отзывов, безусловно, заслуживала другого эпитета). Но, оступаясь на гладком льду общепринятых условностей, на котором чада подснепов обязаны, во имя спасения своих аристократических душ, скользить то по кругу, то гуськом, миссис Боффин неизменно тянула за собой и мисс Беллу (так по крайней мере той казалось) и заставляла ее испытывать немалое замешательство под взглядами более искусных конькобежцев, принимавших участие в этих спортивных упражнениях.
По молодости лет мисс Белла, разумеется, не могла задумываться над тем, не ложно ли ее положение у мистера Боффина и насколько оно прочно. И так как она не щадила родительского дома, когда ей еще не с чем было его сравнивать, то в ее насмешках над ним и неблагодарности, сказавшейся в предпочтении ему чужого крова, не замечалось ничего нового.
— Бесценный человек этот Роксмит, — сказал мистер Боффин месяца три спустя, после переезда к ним Беллы. — Только я еще не раскусил его как следует.
Белла тоже не успела его раскусить, и поэтому слова мистера Боффина заинтересовали ее.
— Так печься о моих делах — печься денно и нощно не смогли бы и пятьдесят секретарей вместе взятых, — продолжал мистер Боффин. — И в то же время иной раз будто преграду положит посреди улицы между собой и мной, когда я собираюсь чуть ли не под ручку его взять.
— То есть как, сэр? — удивилась Белла.
— Да видите ли, душенька, — пояснил мистер Боффин, — он ни с кем не желает здесь встречаться, только с вами. Когда у нас бывают гости, мне бы хотелось видеть мистера Роксмита на его обычном месте за столом, а он — ни за что.
— Если мистер Роксмит считает себя выше нашего общества, — заявила мисс Белла, тряхнув головкой, — я бы на вашем месте оставила его в покое.
— Нет, душенька, не в том дело, — проговорил мистер Боффин после короткого раздумья. — Он вовсе не считает себя выше нашего общества.
— Так, может быть, он считает себя ниже его? — сказала мисс Белла. — Ему лучше знать.
— Нет, душенька, опять не то. Нет, нет, — повторил мистер Боффин, снова подумав и покачав головой, — Роксмит человек скромный, но самоуничижением он не страдает.
— Так в чем же тогда дело, сэр? — спросила мисс Белла.
— Убей меня бог, не знаю! — воскликнул мистер Боффин. — На первых порах он не желал встречаться только с одним мистером Лайтвудом. А теперь всех избегает, кроме вас.
«Ого-го! — протянула мысленно мисс Белла. — Вот оно что! Скажите на милость! — Ведь мистер Мортимер Лайтвуд обедал у Боффинов раза два-три, а кроме того, она встречалась с ним в других домах, и он оказывал ей внимание. — Довольно смело со стороны какого-то секретаря и папиного жильца — ревновать меня!»
То, что папина дочка так пренебрежительно отзывалась о папином жильце, могло показаться странным, но эта странность была не единственной в характере девушки испорченной вдвойне: испорченной сначала бедностью, а потом богатством. И пусть наше повествование позволит этим странностям распутаться самим собой.
«Подумать только! — мысленно восклицала исполненная презрения мисс Белла. — Папин жилец предъявляет на меня какие-то права и не подпускает ко мне женихов! Нет, в самом деле, это уж чересчур! Мистер и миссис Боффин открывают передо мной такую широкую дорогу, и вдруг — кто же? — секретарь и папин жилец позволяет себе вмешиваться в мои дела!»
А ведь не так давно Беллу взволновало открытие, что она нравится этому секретарю и папиному жильцу. Но тогда в ее жизни еще не играл никакой роли ни великолепный аристократический особняк, ни портниха миссис Боффин.
И все же, несмотря на свою кажущуюся скромность, этот секретарь и папин жилец личность чрезвычайно навязчивая, по мнению мисс Беллы. Каждый раз в окне его кабинета горит свет, когда мы возвращаемся со спектакля или из оперы, и каждый раз он тут как тут — помогает нам выйти из кареты. Каждый раз миссис Боффин сияет при виде его и обращается к нему с приветливостью, поистине возмутительной, как будто планы этого человека можно принимать всерьез и одобрять!
— Вы никогда не просите меня передать что-нибудь вашим домашним, мисс Уилфер, — сказал однажды секретарь, встретив ее случайно, с глазу на глаз, в большой гостиной. — Я буду счастлив выполнить любое поручение.
— Как это понимать, мистер Роксмит? — осведомилась мисс Белла, томно опуская глаза.
— Как понять слово «домашние»? Я говорю о доме вашего отца в Холлоуэе.
Она вспыхнула от этого упрека, сделанного так искусно, что его можно было принять за прямой, чистосердечный ответ на ее вопрос, и сказала еще холоднее, подчеркивая каждое слово:
— О каких передачах и поручениях вы изволите говорить?
— О приветах и поклонах родным, которые, как я полагаю, вы так или иначе передаете, — тем же спокойным тоном ответил секретарь. — Мне было бы очень приятно, если бы вы воспользовались такой оказией. Ведь я, как вам известно, ежедневно бываю и тут и там.
— Незачем об этом напоминать мне, сэр.
Она слишком поторопилась осадить «папиного жильца» и сама это почувствовала, встретив его спокойный взгляд.
— Мои родные не так уж часто присылают мне… как вы изволили выразиться? — ах да, поклоны и приветы, — заявила мисс Белла, спеша найти себе оправдание в том, что ею пренебрегают.
— Они часто справляются о вас, и я сообщаю им то немногое, что знаю.
— Надеюсь, ваши сообщения правдивы! — воскликнула Белла.
— Надеюсь, вы не сомневаетесь в этом, так как малейшее сомнение обернулось бы против вас.
— Нет, разумеется, не сомневаюсь. Я заслужила упрек, он вполне справедлив. Извините меня, мистер РОК-СМИТ.
— Ваши извинения выказывают вас с такой хорошей стороны, что я не могу не принять их, — с чувством проговорил он. — Простите меня за эти слова, они вырвались невольно. Но вернемся к тому, с чего мы начали. Ваши родные, вероятно, думают, что я рассказываю вам о них, передаю приветы и прочие весточки. Но мне не хочется беспокоить вас, а вы сами о доме никогда не спрашиваете.
— Завтра, сэр, — сказала Белла, глядя на него так, словно он чем-то уязвил ее, — я собираюсь навестить своих домашних.
— Вы говорите это… — он запнулся, — мне или для передачи им?
— Как вам будет угодно.
— Значит, и родным и мне? И можно передать им это?
— Если хотите, пожалуйста, мистер Роксмит. Но я так или иначе приеду завтра.
— Тогда я предупрежу их.
Секретарь постоял минуту, видимо давая Белле возможность продолжить разговор, если она того пожелает. Но девушка молчала, и он вышел из гостиной. Оставшись одна, мисс Белла, к своему удивлению, убедилась, что из этой короткой беседы можно сделать два любопытных вывода. Первый: когда мистер Роксмит уходил, вид у нее был, несомненно, покаянный, и сердцем она тоже чувствовала раскаяние. Второй: у нее и в мыслях не было навестить родных до тех пор, пока она не сказала ему об этом, как о чем-то решенном. «Не понимаю ни себя, ни его! — недоумевала она. — Ему никто не давал права властвовать надо мной! И почему вдруг я стала считаться с ним, когда мне до него нет никакого дела?»
