не менее первые знакомили нас с этими странами, которые они в одно и то же время просветили и опустошили. В Парагвае они царствовали!
Немудрено, что иезуиты, опутав весь свет громадной сетью интриг, вообразили, что им также легко удастся опутать и всю вселенную. Они умели подчиняться всем нравам, всякому учению и нередко придумывали особого рода нравственность, принципы, хулу или похвалы, смотря как того требовали обстоятельства.
У язычников они вступали в полюбовную сделку с идолопоклонством, для того чтобы расположить в свою пользу умы. Во всех своих действиях они прибегали к подобной тактике; отсюда проистекают эти отвратительные и чудовищные сделки со своей совестью.
Удивительно, каким образом иезуиты, столько раз изгоняемые из государств за свои мерзкие проделки и поучения, раз даже казнённые по приказанию папы, не истреблены ещё до сих пор окончательно. Каждую минуту они возрождаются с большей живучестью и упрямством. Это упорство, делающее их непреоборимыми, объясняется самой натурой их союза. Все воли так тесно слились в одну, что общество, будучи рассеянно, всё-таки никогда не погибнет, потому что не погибнет его принцип жизненности. Это то же, что душа, которая, пережив тело, расстаётся с ним и возносится к вечной жизни.
Нельзя не восторгаться тем непостижимым искусством, с которым учредитель ордена иезуитов обдумал и создал план его организации. Но уже этот самый восторг не должен ли пробудить в нас ненависть к обществу, которое прикрывает свои дурные поступки под самым святым из всех имён? Разве общественное негодование не имеет права потребовать у иезуитов отчёта в тех добрых делах, которые они не делали? Если бы все громадные средства, которыми располагали иезуиты, были пожертвованы ими на служение одной великой и полезной идее, то это был бы самый сильный рычаг для общественного блага и цивилизации народов. Иезуиты причинили столько же зла, сколько они могли бы принести добра, и это причина, почему все страны проклинают и будут вечно проклинать этот орден.
Из всего хорошего и действительно полезного, из всего, что могло только способствовать благосостоянию и развитию рода человеческого, иезуиты сделали бич и источник разных несчастий.
Потому проклятия народов должны до скончания века тяготеть над иезуитами.
Рим никогда вполне не отступался ещё от иезуитов; незначительные ссоры, недоразумения и несогласия разлучали их иногда, так как довольно трудно, чтобы два таких ярых честолюбия могли ужиться вместе. Повинуясь громким требованиям всей Европы, побуждаемый, кроме того, отвратительными парадоксами, которые иезуиты распространяли устно и письменно в народе, папа изгнал их. Этот удар уничтожил бы орден, если бы он со своей адской предусмотрительностью не позаботился положить в каждом соборе задатки, обеспечивающие его существование вперёд.
Не потому ли и Климент XIV умер несколько месяцев спустя, после того как подписал буллу, уничтожающую иезуитов?
В Риме всё покровительствовало возрождению иезуитов.
В начале нынешнего столетия папство, придя в упадок, всюду искало опоры; немудрено, что иезуитство, во время оно столь же могущественное и так же низко павшее, должно было возбудить его симпатию.
Рим и иезуитство были две развалины, взаимно поддерживающие друг друга.
Этот факт был столь очевиден, что Пий VII, не скрываясь, выражает его в булле, возвращающей иезуитам их права и привилегии. Когда папа, испуганный бурей, подобно ученикам, которых Иисус Христос упрекал в недостатке веры, говорит, «что море каждую минуту готово поглотить папство», то религия нисколько не была заинтересована в этом вопросе, — не барка Святого Петра нуждалась в спасении, а корабль светской власти.
Между Римом и иезуитами есть много схожего; коварство одной стороны прикрывает плутни другой: средства к достижению цели у них одинаковы. Это два авгура, которые не могут встретиться, без того чтоб не рассмеяться; это служит для них связью. Рим и иезуиты стремятся к одной цели, и, вместо того чтобы оспаривать друг у друга право неограниченного господства над вселенной, они делятся между собой.
Иезуиты, понимая критическое положение Рима, предложили ему свои услуги и все земные блага, как некогда дьявол, искушавший Спасителя. Рим, не ставивший себе в задачу следовать примеру последнего, согласился, обещая иезуитам, со своей стороны, протекцию в делах светских и духовных.
Контракт между Римом и иезуитами был взаимно обязующим не только по существу условий, но и вследствие самого порядка вещей. Интересы одного не могли страдать, чтобы это не отозвалось на интересах другого.
Эти ясные и точные заметки, которые так верно резюмировали переговоры, при которых Ноемия присутствовала, молчаливая и внимательная, давали ей объяснение того влияния, которое получили иезуиты над всеми тремя классами римского народа: над чернью, суеверию и набожному вкусу которой к религиозной торжественности они потворствовали; над двором, честолюбивые и жадные виды и страсти которого они активно поощряли; и над Церковью, которой они обещали власть. Проповедь, исповедь и народные школы увеличивали силу их влияния на дух массы. Богатства открывали им доступ в свете, всегда благосклонном к капиталу. Талейран у иезуитов заимствовал свой афоризм: «Надо прежде всего быть богатым».
Иезуиты первые в своих церквах начали исповедовать на всех языках. Все эти тайны, пришедшие из различных концов света, стекались в один центр, которым была иезуитская коллегия, это преддверие Ватикана, ножны того меча, рукоятка которого в Риме, а остриё везде.
Претензии же иезуитов относительно Франции гораздо труднее понять и объяснить.
Не безрассудное ли предприятие — заставить целый народ отступиться от выработанных им идей? Это всё равно что велеть водопаду подняться по откосу, с которого он падает, или реке течь по направлению к истоку; в течение более чем полстолетия все попытки подобного рода не имели успеха; но со стороны иезуитов это было безумие.
Прежде чем приступать к современным делам, необходимо заметить, что если иезуиты и оправились от всех своих поражений, то всё-таки они никогда не могли одержать решительной победы. Дело в том, что, несмотря на всю их ловкость, действуя постоянно в интересах своих страстей, они не могли удержаться от крайностей и преувеличений, которые возбуждают эти самые страсти. Эти люди, так ловко умеющие приобретать, не умели сохранять.
Провидение хотело, чтобы злые вдохновения были подвижны и чтобы одно добро было устойчиво.
После нравственного беспорядка и чувственной жизни во времена регентства, после скептицизма философской школы, наконец, после страшного переворота 1789 года возвращение к старому религиозному порядку было немыслимо. Каким это образом случилось, что столько людей стремилось к этому результату? Дело в том, что они принимали свои надежды за действительность и, вместо того чтобы посмотреть на общественное настроение, только останавливались на взглядах правительства.
Восстанавливая во Франции католицизм, Наполеон поддался
