Сердце в его груди всё ещё билось в ритме боя, ритме столкновения мечей. Он посмотрел на неподвижно лежащего Ранна, тот тихо стонал, сжимая топор. Он должен выжить, должен.
Первый капитан вытащил чёрный меч из черепа тёмного апостола. Клинок выскользнул, обугленная плоть превратилась в золу, которая закружилась в странном бризе.
— Ты исполнил свой долг, Храмовник, — произнесла Гарпократия.
Окровавленный табард развевался. Цепи вокруг запястья зазвенели, а суставы доспеха отозвались скрипом, когда Сигизмунд медленно поднял меч. Клятвы момента выполнены, и он коснулся лезвием лба.
— Нет, он никогда не будет исполнен.
Джон Френч
Дитя ночи
Деяния прошлого — источник будущей расплаты.
— пословица ульев Альбии, записана Тенгостом Меррином
во «Дворе Непроизносимого Короля», книга I
— Я подчиняюсь твоему приговору, — говорю я и склоняю голову перед оружием.
Легионер не шевелится. Его палец напрягся на спусковом крючке болт-пистолета. Одно движение и боек ударит по капсюлю. Заряд выбросит снаряд по стволу пистолета в неподвижный воздух между дулом и моим черепом. Мгновенье спустя сработает вторичный заряд, разогнав болт до скорости свыше тысячи метров в секунду. Войдя в голову, он взорвется, разбрызгивая кровь и осколки черепа.
Все, что нужно для запуска этой фатальной последовательности — это короткое движение пальца. Все, что нужно для этого — решить, заслуживаю ли я смерти. Глаза из-за зеленых линз пристально смотрят на меня — я чувствую их голой кожей головы.
Я стою на коленях, с плеч свисает рваный плащ, напоминающий промокшие перья. Воин, конечно же, в броне, хотя ее цвет скрыт покровом темноты. Здесь ничто не остается цельным, все, в конце концов, растворяется в тени.
Я родился здесь, в тюремных стоках под Альбией, в бездне, ставшей царством изгнанных и приговоренных. Меня забрали из этой ночи спустя несколько десятилетий после того, как Великий крестовый поход покинул свет Сола. Благодаря этому я был старше большинства, но младше некоторых. В те дни в воздухе витал запах судьбы. Темное невежество прошлого сгинуло пред сиянием истины, и ничто не могло противостоять ей. Это было время, когда всех нас влек вперед яркий свет славы. Каждый сын Легионов чувствовал его.
По правде говоря, этот свет был первым в моей жизни. Возможно, единственным, который я когда-либо знал. Теперь я снова обитаю здесь — во взрастившей меня тьме, которая изводит мой бездействующий разум, скрываясь от своих грехов, и свет для меня снова потерян.
Я поднимаю голову и смотрю в скрытые за зеленым светом глаза воина.
— Ты хоть знаешь, кого пришел убить?
— Я знаю, кто ты, Фел Жарост, пожиратель снов Восьмого Легиона, — вокс-решетка воина щелкает, когда он прерывается. — Я пришел за тобой.
Умно. Не будь он тем воином, который выследил и преследовал меня во тьме ночами напролет, я бы сказал, что он шутник.
— Ты знаешь мое имя, но этого не достаточно, чтобы судить меня и забрать жизнь, — предупреждаю я его. — Поверь мне.
— Мне больше ничего не нужно знать о тебе.
— Правосудие должно быть слепо, а не безграмотно.
Я делаю долгий вдох и смотрю в дуло болт-пистолета и светящиеся за ним зеленые линзы. Я размышляю над тем, что видит воин: старика, стоящего на коленях в грязи, нечесаную бороду на лице со шрамами и морщинами? Или он видит что-то еще? Что-то не столь… жалкое.
— Ты должен знать, кого казнишь. Так было всегда.
Я поднимаю левую руку и касаюсь своего лба.
— Я покажу тебе.
Он не шевелится. Его палец все так же на спусковом крючке, выбирая между жизнью и смертью.
— Нет, — произносит он.
Я улыбаюсь, но мне невесело. Если мне суждено умереть, то это произойдет на моих условиях. В конце концов, кто мы, если отказываемся от своих жизненных принципов?
— Это не было предложением, — говорю я и показываю ему прошлое.
Конечно же, оно началось во тьме — в ту забытую эпоху, когда я был отнюдь не невинным ребенком.
Я открыл глаза и ослеп.
Когда я прыгнул к карнизу, прямо передо мной раздался выстрел. В глазах полыхнула яркая вспышка, кипящая неоновыми и белыми пятнами. Я кувыркался в воздухе, разум и глаза были ослеплены кружащимися грозовыми тучами. Свет пылал огнем внутри головы. Я врезался во что-то твердое и начал скользить вниз, хватая руками воздух. Меня кто-то схватил. Я почувствовал крепкие мускулы и гладкую кожу. Начал бороться, но свет по-прежнему обжигал чувства. Меня рывком подняли и впечатали в твердый металл. Дыхание сбилось, но я лягнул ногой и попытался отползти. Рука обвила мое горло и сдавила его.
— Тихо, — прошипели в ухо.
Я замер, узнав этот голос. Странно думать о ней сейчас, и еще более странно говорить. Каллиопа — она запомнилась мне под этим именем, пусть оно и не принадлежало ей. У нее вообще не было имени. Рожденные в ночи говорили языком щелчков, выдохов сквозь стиснутые зубы, звуков, которые не давали эхо в неподвижном воздухе. В этом языке имен не было. Но ей оно нужно. Она заслужила его.
— Я не вижу, — повторил я, судорожно дыша.
— Зачем ты открыл глаза?
Я не ответил. Честно говоря, я не знал. Иногда для глупости не нужна причина.
— Мне следовало оставить тебя там, где нашла. Перерезать глотку и использовать в качестве наживки для голодающих.
Угроза была реальной, и будь на ее месте любой из наших братьев или сестер, то поступил бы так же. Но она не делала этого прежде, и не сделает потом.
— Где добыча? — спросил я, дрожа от боли.
— Близко, — ответила она, спокойная, словно неподвижная вода. — Он не знает, где мы сейчас.
— Сколько?
— Всего лишь один.
— Кто это?
Долгое мгновение она не отвечала.
— Я не знаю, но он умрет раньше нас.
Охотник ждал нас, когда мы ступили в паутину. Он был огромен, но двигался быстрее любого, кого я знал. Его оружие разорвало тьму, и мы побежали, карабкаясь и перебираясь через балки, в то время как позади нас плясали взрывы. Я не представлял, кто или что это было, но понял его цель. Точно также как мы охотились на тех, кто спускался из мира света, так и это существо теперь пришло за нами.
Но мы не привыкли быть добычей. Здесь, среди убийц и отбросов верхнего мира, мы были охотниками.
— Ждем? — спросил я. Зрение очистилось от повреждений, оставленных светом, страх сменился голодом и гневом.
— Да, — прошептала она. — А затем мы выследим его и заберем сердце.
Она оскалилась, на заостренных кончиках зубов блеснуло пятнышко света.
— Мы заберем его сердце, — повторил я.
Я замер. Пульс замедлился. Я чувствовал под пальцами ржавчину и влагу, отпечатки трещин и выступы заклепок.
Мы ждали в объятиях темноты. Стали слышны тихие звуки пещер: медленный скрип километров спрессованного и скрученного металла, песня едва уловимых воздушных потоков в туннелях и пещерах, стук капель влаги о ржавое железо.
Те, кто живут под светом солнца или при отблеске печи, или же среди мерцания машин воспринимают темноту, как отсутствие каких-либо качеств. Но у нее есть структура, есть складки и высоты, как у бесконечной глубины. Говорят, что некогда на Терре были естественные океаны, и глубоко под их поверхностью во впадинах обитала величайшая тьма. Если в таких рассказах есть правда, тогда, возможно, тьма не была иссушена вместе с морями.
Возможно, она просто утекла в более глубокие места. В такие, как это.
Мы исчезли, став частью темноты. Это не было чудом или использованием потусторонней силы. Все дело в одной мелочи: тишине. Когда вы бесшумны, темнота поглощает вас, превращая в частицу себя. Ваше тело рассыпается на фрагменты, черты лица становятся складками ткани, а пальцы — листьями в лесу. Кто-то может сказать, что подобный прием — это особенность выживания, но не для нас. Не для детей ночи. Мы научились этому из-за своего предназначения. Мы научились этому, будучи убийцами.
Время растянулось, отсчитываемое только по медленному пульсу моего сердца.
Наконец, Каллиопа заговорила.
— Он уходит, — произнесла она, бесшумно скользя пальцами по моей руке. — Направляется на верхние уровни. Мы должны идти за ним.
Я не ответил, но поднялся с карниза и прыгнул в ожидающий мрак. Я приземлился на брус и побежал вверх, руки и ноги не издавали звуков при контакте со скользкой от влаги поверхностью. Я почувствовал, что передо мной пустота и прыгнул. Через мгновенье рука встретилась с холодным металлом, и я, раскачавшись, приземлился и продолжил бег. Каллиопа следовала сразу за мной. Мы были двумя бледными привидениями, быстро и бесшумно скачущими по неосвещенной паутине.
Охотник, ставший нашей добычей, был быстр, очень быстр. Даже не видя его, я чувствовал его мощь, от которой при движении содрогалась сеть балок. Устремившись за ним, я не размышлял, почему он пришел за нами. Все, о чем я думал: он — не один из нас, он пытался покончить с нами, и поэтому умрет. Это был не гнев, а всего лишь факт.
