Султан погладил свою черную бороду и ухмыльнулся.
— Жаль, что ты — неверный, — сказал он. — Я люблю смелых на язык. Продолжай. Какие еще у тебя достоинства, Зеркало Скромности?
Горец оскалился, словно волк:
— Я могу сломать хребет татарину, на скаку срубить голову хану.
Огромный Баязид незаметно изменил позу. От него исходила ощутимая волна угрозы.
— Что за чепуха? Что означают твоя слова? — проговорил он.
— Я не загадываю загадок, — отчеканил гэл. — Я люблю тебя не больше, чем ты меня. Но я ненавижу Тимура — за то, что он швырнул меня лицом в навозную кучу.
— Ты пришел ко мне от этого неверного пса?
— Да. Я служил ему, был его правой рукой, рубил его врагов. Я взбирался на стены городов под градом стрел, рассеивал строй неприятелей. А когда Тимур стал раздавать дары и оказывать почести, что досталось мне? Куча насмешек и град оскорблений. «Проси подарки у султанов Фракии, кафр», — сказал Тимур — да сожрут его черви! — а его советники захохотали. Бог мне свидетель, я заглушу этот смех грохотом рушащихся стен и ревом пламени!
Угрожающий голос Дональда прогремел эхом. В глазах его читались неподдельные холод и жестокость. Баязид вытянул подбородок и произнес;
— И ты пришел ко мне, чтобы я помог тебе отомстить? Но стану ли я воевать с Хромым из-за того, что он обидел какого-то кафрского бродягу?
— Ты будешь воевать с ним, иначе он станет воевать с тобой, — ответил Мак-Диз. — Когда Тимур написал тебе, попросив не оказывать помощи его врагам — турку Каре Юзефу и Ахмеду, султану Багдада, ты ответил ему словами, которые нельзя стерпеть, и послал своих всад-ников, чтобы укрепить ряды его врагов. Сейчас турки разбиты, Багдад разграблен, Дамаск превратился в дымящиеся руины. Тимур разбил твоих союзников, но не забудет позора, которым ты покрыл его.
— Чтобы знать это, нужно быть особо приближенным к Хромому, — тихо сказал Баязид. Его глаза сузились и засверкали с подозрением. — Почему я должен верить франку? Аллах, я всегда говорю с его соплеменниками при помощи сабли! Как с теми дураками, что пытались противостоять мне у Никополиса.
На долю секунды яростное пламя, неподвластное воле, сверкнуло в глазах горца, но выражение смуглого лица воина ничуть не изменилось.
— Знай, турок, я только могу показать тебе, как сломать хребет Тимуру, — проговорил горец, сдобрив речь порцией отборных ругательств.
— Собака! — заорал султан. Его серые глаза горели огнем. — Ты думаешь, я нуждаюсь в помощи безродного мошенника, чтобы победить татарина?
Дональд расхохотался ему в лицо тяжелым, безрадостным смехом, который даже звучал неприятно.
— Тимур раздавит тебя, как гнилой орех, — сказал Мак-Диз с тайным умыслом. — Видел ли ты татар скачущими в боевом порядке? Видел ли ты сотню тысяч стрел, пущенных, как одна, и закрывших солнце на небе? Видел ли ты их всадников, летящих в атаку быстрее ветра, так что пустыня содрогается от топота копыт их коней? Видел ли ты их слонов с осадными башнями на спинах, откуда лучники посылают огненные стрелы, сжигающие человеческую плоть, как вулканическая лава?
— Все это я уже слышал, — ответил султан, не слишком впечатленный.
— Но ты не видел, — возразил горец.
Он закатал рукав кольчуги и показал шрамы на мускулистой руке:
— Сюда меня поцеловала индийская сабля под Дели. Я скакал с дворянами Тимура, и, казалось, весь мир содрогается от грохота боя. Я видел, как Тимур обманул индийского султана и выманил его из недоступных татарам стен. Так выманивают змею из ее логовища. Бог мой, раджпута, увенчанные перьями, падали под нашими ударами, словно созревшие зерна).. От Дели Тимур оставил груду развалин, а рядом с разрушенными стенами построил пирамиду из сотни тысяч черепов. Ты не поверил бы, если бы я рассказал тебе, сколько дней Киберийский путь был заполнен толпами воинов в сверкающих доспехах, возвращавшихся по дороге в Самарканд. Горы сотрясались от их поступи, а дикие афганцы спустились с гор, чтобы преклонить колени перед Тимуром… да свернет он себе шею, да слетит его голова к твоим ногам — Баязид!
— Это ты мне говоришь, собака? — воскликнул султан. — Я прикажу зажарить тебя в масле!
— Да. Докажи свою силу Тимуру, убив собаку над которой посмеялись, — едко сказал Мак-Диз. — Все вы, короли, похожи друг на друга в своих страхах и глупости.
Баязид удивленно уставился на Мак-Диза:
— Аллах! Ты — сумасшедший, если говоришь такое Громовержцу. Обожди при моем дворе, пока я не узнаю, мошенник ли ты, глупец или безумец. Если же ты шпион, я буду убивать тебя долго, не три дня, а целую неделю станешь ты молить моих палачей о смерти!
* * *
Вот так Дональд и остался при дворе Громовержца, хоть тот я не доверял шотландцу. Вскоре пришло краткое и не допускающее возражений послание — требование выдать Тимуру для справедливого наказания «не христианина, а вора, нашедшего прибежище при турецком дворе». На это Баязид, используя новую возможность оскорбить противника, скалясь, словно гиена, и весело теребя черную бороду меж пальцев, продиктовал такой ответ:
«Знай, калеченый пес, что османы не имеют привычки уступать вздорным требованиям неверных. Веселись, пока можешь, хромая собака, ибо скоро я превращу твое королевство в кучу отбросов, а твоих любимых жен и в своих наложниц».
Больше посланий от Тимура не приходило. Баязид разрешил Дональду участвовать в своих диких попойках, угощая шотландца крепкими напитками. Даже бесчинствуя, Баязид внимательно следил за своим новым приверженцем. Но подозрительность султана стала притупляться, потому что и в самом бесчувственном состоянии Дональд ни разу не произнес слови, которые могли бы намекнуть на то, что он не тот, кем прикидывается. Имя Тимура он произносил только с проклятиями. Баязид не принимал в расчет Дональда как ценного помощника, но собирался его использовать. Турецкие султаны всегда нанимали иностранцев в телохранители и поверенные, слишком хорошо зная собственный народ. Гаэл, как казалось, не замечал, что за ним наблюдают, пил вино и вместе с султаном валился на пол упившись, вел себя с безрассудной доблестью во время набегов на Византию, чем снискал уважение среди упрямых турков.
Играя на вражде генуэзцев и венецианцев, Баязид залег у стен Константинополя. Он готовился: сначала Константинополь, потом Европа. Судьба христианства повисла на волоске и теперь решалась под древними стенами восточного города. Несчастные греки, изнуренные, умирающие от голода, уже подписали капитуляцию, когда подоспела весть с Востока. Ее привез грязный, окровавленный посыльный на загнанной лошади.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
