Риббентроп держал в руках стопку писем и телеграмм.
Гитлер шутливо поинтересовался:
— Что там у вас, телеграмма от Сталина о капитуляции?
Министр шутку не поддержал.
— Сообщения наших зарубежных информаторов, мой фюрер. В нейтральных странах поднят шум по поводу наших концентрационных лагерей, освобожденных русскими.
— Лагерей? — Гитлер вопросительно взглянул на Бормана.
— Скорее всего, — ответил тот, — не успели ликвидировать некоторые поселения в Восточной Украине.
Гитлер снова повернулся к Риббентропу:
— И что говорят в нейтральных странах?
Министр опустил глаза:
— Они возмущены тем, что происходило в лагерях. Русские сообщили о массовых казнях заключенных. Факты подтверждаются фото- и кинохроникой. Мировая общественность возмущена. Требует расследования и наказания преступников.
— Кто требует? Мировая общественность? Господин министр, — Гитлер подскочил к Риббентропу и, тыча ему в грудь указательным пальцем, начал кричать: — вы кого называете преступниками? Наших самых верных и преданных членов партии? Тех, кто занимается не самой приятной, но необходимой работой по селекции евреев и славян?
Риббентроп опустил голову еще ниже:
— Однако, мой фюрер, речь идет об уничтожении не военных, а детей, женщин, стариков. Русские утверждают, будто точно так же в лагерях обращаются со всеми пленными, не только со славянами. А и с французами, датчанами, американцами… Как же они после подобных публикаций будут вести себя по отношению к нашим военнопленным?
— Немецкий солдат не может быть военнопленным! Запомните, Риббентроп, не может! И не вам судить о том, каково будет немецкому солдату, если он окажется предателем, сдавшимся в плен!
Руки министра дрожали. Он побледнел. Но Борман не сочувствовал ему. Положение и роль концлагерей в этой войне ему были прекрасно известны. И до сегодняшнего дня рейхслейтера не интересовало, какими способами идет к победе его партия. Главное — результат. Правда, результат мог оказаться и отрицательным. Но раньше он об этом не думал. Успех вскружил голову. И только сейчас, после информации министра, он неожиданно понял: это конец. Пусть даже подобная публикация — не более чем перепечатка из советской прессы. Но она уже — первая ласточка. Никто еще не знает всех масштабов изоляционных мер. Но рано или поздно мир узнает. Если не остановить наступление русских. Иначе всплывут и другие концлагеря и тюрьмы. Вот тут-то и проявится весь масштаб злодеяний гитлеровцев, и его в том числе, за годы войны. Снежный ком, нет, лавина расследований обрушится на них. И тогда не будет уже никакого спасения.
Если б о лагерях вопили русские — черт бы с ними. Но о преступлениях наци заговорили нейтралы. А это плохой знак. Когда начинают говорить те, кто предпочитал долгое время молчать, меняется мироустройство. А Гиммлер — скотина, раз не послушал его совета и не уничтожил, не сжег лагеря дотла.
Борман почувствовал, как на лбу выступил холодный пот: а если они, нейтралы, использовали ситуацию и заблокировали все немецкие счета в банках? В том числе и его секретные счета? Ведь там сумма в несколько миллиардов марок! В золоте.
Гитлер еще минут двадцать выговаривал Риббентропу, чтобы тот ни с кем больше не обсуждал подобные вопросы. Министр бросал косые взгляды на Бормана: видимо, рассчитывал на поддержку. Но рейхслейтер молча сверлил глазами невидимую точку в столе.
Позже весь остаток дня он был вынужден провести с фюрером. В делах с ним и в мыслях о своих тайных банковских счетах. Лишь через двое суток ему удалось узнать, что никаких финансовых акций против немцев со стороны нейтралов предпринято не было.
С того дня Борман начал продумывать комбинацию незаметного исчезновения из рейха. По его планам, покинуть Германию следовало в самый последний момент, когда из партии и рейха он выкачает все, что только возможно. Затем его ждал этап акклиматизации в чужой стране. Где именно? Он пока только предполагал. Но одно знал точно: будущая отчизна будет не в Европе. В Германии, вне всяких сомнений, начнется судебный процесс. А потому человека по имени Мартин Борман в этом государстве к тому моменту присутствовать не должно.
Господи, как же правы оказались сегодня Геринг и Геббельс, не разрешив ему уничтожить Гиммлера! Хотя наверняка и сами не знают, какую добрую услугу ему оказали. Потому как не просчитали всех шагов вперед — заглянули лишь чуть дальше собственного носа. А он просчитал. И потому не имеет права не думать о будущем. Потому как ему, в отличие от них, есть что терять. И вот когда он исчезнет из Берлина, здесь, в Германии, понадобится «мальчик для битья». То есть тот, на ком судьи из стран-победительниц смогут отыграться, забыв, пусть временно, об участии в военных преступлениях некоего Мартина Бормана. И лучшей кандидатуры на роль «мальчика для битья», чем Гиммлер, невозможно было и придумать. Ярый антисемит, ответственный за сеть концлагерей, руководитель всей деятельности частей СС, зарекомендовавших себя с самой «лучшей» стороны в борьбе с инакомыслием. За такую кость союзники непременно ухватятся. Главное, вовремя им ее подбросить.
* * *
Мюллер проснулся в восемь утра. Сам. Собственно, спать ему накануне не особо и хотелось, но он прекрасно понимал, что если не даст отдохнуть телу и мозгу хотя бы пару часов, то ожидаемого назавтра напряженного дня может попросту не выдержать.
Вода, как ни странно, потекла из крана тонкой струйкой. Теплая и мутная. Но это ничуть не смутило шефа гестапо — война.
Пока он споласкивал лицо, в кабинет вошел Карл Мейзингер.
Мюллер скептически оглядел его из-под мокрой руки.
— Насколько я понял по твоему виду, корректора ты не нашел.
— Так точно, группенфюрер. Его нигде нет. Последний раз полицейский наряд видел человека, похожего на него, выходящим из станции метро «Ноллендорфплац». Но мы обшарили все дома вокруг этой чертовой станции — пусто. Вдобавок в том районе сегодня ночью был бой между танкистами, вызванными заговорщиками, и ребятами Скорцени.
— Слышал. — Мюллер прополоскал рот. — Куда мы катимся? Только гражданской войны нам еще не хватало. Трупы осматривали?
— Конечно. Я оставил солдат, чтобы еще раз проверили все кварталы, но сомневаюсь в успехе. На месте корректора я бы воспользовался заварушкой и дал дёру из Берлина.
— Какой шустрый. — Обсушившись полотенцем, Мюллер выглянул за дверь: — Гюнтер, приготовьте две чашки кофе.
Мейзингер сделал вид, будто что-то ищет в карманах: он терпеть не мог, когда шеф заставлял адъютанта выполнять «бабскую» работу. Раньше у Генриха в приемной сидела секретарша, смазливая блондинка. Но Мюллер решил, что для военного времени в качестве помощника лучше подходит адъютант с военной выправкой. А жаль, девка была что надо…
