Чем дольше Крозье ел, тем с большей жадностью. Фицджеймс, Рейд, Блэнки, Фарр, Ходжсон и остальные – даже Джонсон, стюард капитана, сидевший за соседним столом с прочими стюардами, – похоже, поглощали мясо с таким же смаком. Один из помощников мистера Диггла, наряженный китайским младенцем, обходил столы, раскладывая на тарелки дымящиеся овощи со сковороды – Крозье видел железную печь с вельбота с булькающими кастрюлями на ревущих горелках, когда вошел, – но консервированные овощи, пусть замечательно горячие, казались просто безвкусными по сравнению с восхитительной свежей медвежатиной. Только положение начальника экспедиции не позволило Крозье протолкаться в начало очереди и потребовать добавки, когда он доел свой огромный стейк. Лицо Фицджеймса полностью утратило прежнее рассеянное, отстраненное выражение; казалось, молодой командор готов разрыдаться от счастья.
Внезапно – в тот момент, когда большинство мужчин уже управились со своим мясом и принялись пить хмельное пиво, пока оно не превратилось в лед на морозе, – персидский король, стоявший у входа в фиолетовый зал, начал крутить ручку музыкальной шкатулки.
Бурные аплодисменты – оглушительное хлопанье толстых рукавиц – раздались при первых же дребезжащих, бренчащих звуках, исторгнутых примитивным аппаратом. Многие ценители музыки на обоих кораблях жаловались на музыкальную шкатулку – мол, звучание вращающихся металлических дисков почти ничем не отличается от фальшивого голоса старой шарманки, – но эту мелодию все узнали мгновенно. Десятки человек поднялись на ноги. Другие запели хором, выдыхая клубы пара, которые всплывали над головами в ярком свете факелов, проникающем сквозь белые парусиновые стены. Даже Крозье расплылся в идиотской ухмылке, когда слова первой строфы отразились эхом от громадного айсберга, нависающего над ними в морозной ночи.
Когда Господь нас сотворил,Откликнулись мы на призывТех ангельских хоров, что мыПоныне слышим. Вторя им…
Капитаны Крозье и Фицджеймс встали на ноги и присоединились к хору голосов, ревущих первый припев:
Правь, Британия, морями.Нам вовек не быть рабами!
Чистый тенор молодого Ходжсона взмыл ввысь, когда мужчины в шести из семи разноцветных парусиновых залов затянули вторую строфу:
Нет народов на Земле,Что не никнут в кабале.Ты един в своей свободе,Побеждаешь поневоле.
Смутно сознавая, что через два зала от белого, при входе в синий, возникло какое-то оживление, Крозье запрокинул голову и – разгоряченный виски и жарким из медвежатины – заревел вместе со своими людьми:
Правь, Британия, морями.Нам вовек не быть рабами!
Мужчины в первых отсеках лабиринта продолжали петь, но теперь они еще и смеялись. Оживление там возрастало. Музыкальная шкатулка заиграла громче. И люди запели еще громче. Продолжая выводить слова третьей строфы, Крозье ошеломленно вытаращил глаза при виде процессии, вступающей в белый зал.
Ты возвысишься над всеми,Невзирая на потери.Крепкий, как британский дуб,Ты даешь нам всем приют.
Возглавлял процессию низенький человечек в гротескной адмиральской форме. Несуразно широкие эполеты выступали на восемь дюймов за плечи коротышки. Он был очень толстым. И он был без головы. Свою голову из папье-маше он нес под левой мышкой, а ветхую адмиральскую шляпу с плюмажем под правой.
Крозье перестал петь. Остальные продолжали:
Правь, Британия, морями.Нам вовек не быть рабами!
За обезглавленным адмиралом, явно представлявшим покойного сэра Джона Франклина (кто-то жестоко поплатится за столь дикую выходку, подумал Крозье), семенило чудовище ростом десять или двенадцать футов.
У него было туловище, шерсть, клыки, треугольная голова и черные глаза арктического белого медведя, но шло оно на задних лапах и вдвое превосходило медведя ростом и длиной передних конечностей. Оно шло деревянной походкой, точно заводная игрушка, сильно раскачивая верхней половиной туловища, вперяя взгляд черных глаз в каждого, к кому приближалось. Болтающиеся ступни передних лап, вяло свисающих вдоль тела, были больше головы любого из ряженых.
– Это ваш великан, Мэнсон, внизу, – со смехом сказал второй помощник капитана «Эребуса», Чарльз Фредерик Дево, возвышая голос, чтобы перекрыть рев хора, поющего следующий куплет. – А на плечах у него сидит ваш маленький помощник конопатчика – Хикки, кажется? Парням потребовалась целая ночь, чтобы сшить из двух медвежьих шкур одну.
Тирану будет не под силуТебя срубить. Удар бессилен.Так зеленей, гори свободойПод ярко-синим небосводом.
Десятки мужчин прошли процессией следом за гигантским медведем через белый зал в фиолетовый. Крозье стоял неподвижно, словно в буквально смысле слова застыв на месте у праздничного белого стола. Наконец он повернул голову, чтобы посмотреть на Фицджеймса.
– Клянусь, я ничего не знал, Френсис – Губы капитана «Эребуса» были белыми и очень тонкими.
Белый зал начал пустеть, когда десятки ряженых потянулись следом за обезглавленным адмиралом и гигантским, медленно и неуклюже ступающим двуногим медведем в относительно темный фиолетовый зал, направляясь к черному. Пьяные голоса ревели вокруг Крозье:
Правь, Британия, морями.Нам вовек не быть рабами!
Фицджеймс двинулся вслед за процессией в фиолетовый покой, и Крозье двинулся за Фицджеймсом. За все годы пребывания в должности капитан «Террора» еще ни разу не оказывался в столь сложной ситуации; он знал, что должен положить конец издевательскому пародийному представлению – никакая флотская дисциплина не могла допустить фарса, в котором смерть начальника экспедиции становилась предметом глумления, – но одновременно понимал, что все зашло уже слишком далеко и сейчас просто пресечь пение громким криком, приказать Мэнсону и Хикки вылезти из шкуры непотребного чудовища, приказать всем снять костюмы и вернуться на корабли значило бы совершить поступок почти такой же нелепый и бессмысленный, как языческий ритуал, за которым Крозье наблюдал с возрастающим гневом.
Ты отныне правишь миром,Где торговля процветает.Паруса твои тугиеЗемлю радугой скрепляют.
Обезглавленный адмирал, неуклюже семенящее чудовище и сотня с лишним ряженых не задержались надолго в фиолетовом зале. Когда Крозье вступил в ограниченное фиолетовыми стенами пространство – пламя факелов и треногих жаровен бешено плясало с северной стороны парусинового лабиринта, и сами паруса ходили волнами и хлопали на крепчающем ветру, – он увидел, как Мэнсон с Хикки и поющая толпа на мгновение остановились у входа в черный зал.
Крозье с трудом подавил желание выкрикнуть: «Нет!» Устраивать представление с карикатурной фигурой, изображающей сэра Джона, и громадным существом в том зловещем черном зале с головой белого медведя и тикающими часами было настоящим кощунством, но какую бы идиотскую финальную сцену ни собирались разыграть там мужчины, по крайней мере она станет последней. На том и закончится Второй Большой Венецианский карнавал, необдуманно согласившись на про ведение которого он совершил ошибку. Он дождется момента, когда пение закончится само собой и зрители приготовятся наградить аплодисментами и пьяными одобрительными возгласами языческого мима, а потом прикажет всем снять маскарадные костюмы и отправит замерзших и пьяных матросов обратно на корабли, но прикажет организаторам праздника снять парусиновые стены и такелажные снасти немедленно – сегодня же ночью, – пусть даже ценой серьезных обморожений.
Поощряемый громкими возгласами обезглавленный адмирал и раскачивающийся чудовищный медведь вошли в черный зал.
Часы сэра Джона начали бить полночь.
Толпа причудливо наряженных моряков в хвосте процессии устремилась вперед, движимая желанием поскорее проникнуть в зал и увидеть забавное представление, а старьевщики, крысы, единороги, мусорщики, пираты, арабские принцы и египетские принцессы, гладиаторы, феи и прочие фантастические существа в первых рядах толпы начали упираться и пятиться назад, уже не уверенные, что хотят оказаться во мраке зловещего помещения с черными стенами и покрытым сажей полом.
Крозье принялся проталкиваться через толпу – которая то подавалась вперед, то откатывала назад, когда люди в первых рядах задерживались на пороге черного зала, не решаясь войти, – теперь исполненный решимости если не положить конец фарсу, не дожидаясь финальной сцены, то хотя бы ускорить развязку.
