Но киммериец был спокоен. Время для единственного удара приспело.
— Рази, герой! — выкрикнула небесная дева, и ас ее прекрасен был и подобен тысяче голосов, коими глаголют светлейшие средь богов.
«И без тебя знаю, когда разить и кого, — весьма нелицеприятно для посланницы небес помыслил Конан. — Пока мы долетим, если этот красавец не ухитрится как-нибудь перехватить нас — мечом ли, колдовством ли, — я успею добраться до кормы и заткнуть тебе рот, благо руля у нас теперь все равно нет!»
Воплощать таковой замысел киммериец, однако, не стал, но, стараясь не обольститься противоестественной прелестью бледного лика и не смутиться колдовским взором пылающего ока, выждав до последнего, полоснул мечом крест-накрест, разрезая этот ненавистный глаз, будто перечеркивая его отточенным стилосом на свитке времени…
Ужасающий, громовой рев и вопль, полные безысходной тоски и бессильного злобного гнева, были ответом этому удару, но он быстро растаял где-то за кормой, и карра, неся свой доблестный экипаж, канула во тьму…
* * *
В сей же миг все исчезло. Конан, Ллейр и Ойсин восседали все же в челне, но был то не настоящий челн, а лишь носилки, поддерживаемые дюжими рабами. На корме того же балаганного суденышка устроилась королева Ниам, облаченная, и вправду, в серебряный чешуйчатый доспех, но составлен сей доспех был из расшитой серебром ткани и мишуры. Вокруг бушевало празднество. Пылали костры, множество людей в одеяниях богов, героев и воинов, а равно и простолюдинов и рабов, а также ведьм, ведунов, колдуний и демонов, а еще в облачениях и личинах различных животных и птиц и иных ведомых и неведомых тварей плясали, пели, бродили, оживляя в подробностях — сообразно способностям — избранный облик, предаваясь веселию и отдаваясь всецело стихии карнавала. Чучело пятнадцати локтей высотой, запеленутое в черную мантию, догорало посреди площадки.
Конан привстал, недоуменно озираясь. В руках у него был меч, кой он, выходит, обнажил в присутствии короля в чужом замке, что было недопустимо и каралось повсеместно строжайшим образом, от Ванахейма до Черных Королевств и от Зингары до Гиркании.
В том же положении оказались и Ллейр с Ойсином, кои, отброшенные последним ударом на дно лодки, ныне изумленно выглядывали наружу. Король Бренн восседал на своем троне, благодушно и несколько рассеянно наблюдая за празднеством.
Искренний, заразительный и звонкий смех королевы вернул Конану способность понимать окружающее.
Ниам в этом наряде, выгодно подчеркивающем достоинства ее фигуры и пленительность ее плеч, была чудо как хороша. Здоровый свежий румянец играл на ее щеках, волосы же несколько разметались и выбились из прически, так что дворцовой чопорности и холодности не осталось и следа, а о небесной деве-воительнице, лучезарно неприступной, напоминал только тонкий меч на поясе королевы. Меч, впрочем, был самый настоящий. Глаза же Ниам по-прежнему сияли огнем, но то был уже не огонь горней чистоты и горнего гнева, но таинственный огонь, дарованный дочерям земли.
Теперь перед Конаном была не царствующая особа и не посланница сонма божеств, но простая земная женщина, великая в своей простоте.
Три удара! Они выдержали три удара и сами нанесли столько же, да еще и победили! — смеясь, радостно и задорно восклицала Ниам.
— Так это был обман? — серьезно и несколько мрачно вопросил монарх аквилонский, отправляя меч туда, где в стенах замка ему было самое место — в ножны.
— И да, и нет! — продолжая смеяться, отвечала Ниам. — Вы же сами согласились на участие в празднестве! Но это же кар-на-вал! — раздельно произнесла она, словно разъясняла что-то непонятливому и смущенному тем самым ребенку. — На карнавале все реальное — обман, а все обманное — самая настоящая всамделишная действительность! Но три удара и победа — такого не было никогда! Орден может гордиться своими воинами, коль скоро они способны свершить такое!
— Весьма польщен, — только и вымолвил киммериец.
— Но праздник еще не кончился, — улыбаясь загадочно и обворожительно, продолжила Ниам. — У карнавала свои законы, и вступивший в его реку должен плыть до конца! Помогите мне сойти с сей удивительной ладьи, рыцарь, — обратилась она к киммерийцу.
Помня наставления Ойсина, да и не испытывая ни малейшей охоты им противиться, Конан одним махом выпрыгнул из носилок на пол и, легко подхватив королеву Най-Брэнил, осторожно опустил ее рядом. Ниам тут же схватила киммерийца за руку и потащила за собой в самую гущу разномастной пестрой толпы.
— За меч не беспокойся, это можно по законам игры! — громко шепнула она, приблизив свои теплые нежные губы к лицу Конана. — А на короля не обращай внимания…
О том, что призвана была означать последняя фраза, можно было рядить долго. Конан же, как обычно, решил, что королеве виднее. На то она, в конце концов, и королева!
Мрачная повозка, с коей сыпались во множестве бутафорские черепа людские, медленно следовала сквозь ликующую толпу. На повозке, хоть и приводилась она в движение лошадью, было укреплено штурвальное колесо, на руле же стоял сам Эрлик — по крайней мере, за такового принял этого бога Конан — и возглашал обильно поношения и анафемы грешникам за их богохульство, невоздержанность и гордыню. Насчет богохульства киммериец еще бы согласился, но вот в том, что жадный до злата, скота и прочих богатств и услад тщеславный и властолюбивый гирканский бог — суровость Эрлика и его проповедь о совершенствовании души через лишения отнюдь не противоречила вышеозначенным доблестям — станет с отменным рвением жреца-митраиста отстаивать чистоту и смирение, у Конана имелись большие сомнения.
Впрочем, выглядел Эрлик в этой роли весьма потешно, хотя никто его пророчествам внимать не собирался.
Напротив, один торговец, тоже, как видно, из богов, сильно смахивающий на шемита, предлагал всем золотого павлина, коего здесь же прилюдно преискуснейшим образом ощипывал, а павлин верещал, ругался и немедля обрастал перьями вновь.
Митра Солнцезарный в высокой ослепительно золотой тиаре и безукоризненно белых одеждах расхаживал важно туда-сюда и таскал за хвост черного змия, объясняя всем, сколь полезны и умны ползучие гады, и философствуя о ядах змеиных и ядах вообще как элементах природного естества.
Змей, толщину и длину имевший весьма внушительные, посматривал на своего мучителя лениво и с безразличием. Процедура, однако, пресмыкающемуся даже нравилась, ибо время от времени змей блаженно шипел и тянулся пощупать красным раздвоенным языком чьи-нибудь приглянувшиеся сапоги.
