по душе тот елей, который эти ромеи, не в обиду моему шурину, в уши нашего князя льют. Не оказалась бы эта сладкая патока смертельным ядом.
Анастасий его опасения полностью разделял, ибо знал Калокира как человека амбициозного, безжалостного и совершенно беспринципного. Это глядя на него и ему подобных, Александр, поначалу со всей искренностью молодой души внимавший глаголу Христовой веры, на три долгих года вернулся к прежним богам. Но приказы князей не обсуждаются, к тому же, недаром говорят: держи друга близко, а врага — еще ближе.
Несмотря на незначительность положения, которое они занимали не только при императорском дворе, но даже в Херсонской феме, спафарий Дионисий и кандидат Хризостом держались подчеркнуто высокомерно, всем своим видом стараясь показать, какая пропасть разделяет их, придворных порфирородного басилевса, и людей какого-то варварского вождя. Все оказанные им знаки внимания они восприняли, как должное, к беседе со светлейшим снизошли с таким видом, словно не он им, а они ему оказывали великую милость, а на новгородских и киевских единоверцев даже не глянули. Богу — Богово, кесарю — кесарево.
Что же до Анастасия, то, оставшись наедине, спафарий Дионисий сообщил, что в пределах империи молодого лекаря считают предателем, подлежащим смертной казни. Дело в том, что до Херсона, а затем и до Константинополя дошли слухи о человеке, который, якобы, передал руссам тщательно оберегаемый секрет греческого огня. Хотя Анастасий не чувствовал за собой вины, ибо, обороняя в прошлом году от хазар вместе с Александром и новгородцами вежу ханов Органа, всего лишь сконструировал некое подобие огнеметных трубок, наполнив их горючей смесью собственного изобретения, разубеждать Дионисия он счел ниже своего достоинства. Чего ради? Тот, кто начинает оправдываться, признает свою вину.
Интересно, а этому надутому, как петух, спафарию на службе у стратига Херсонской фемы, известно, что сын его господина пытался года три тому назад переправить через Стикс нынешнего басилевса Никифора Фоку, который, будучи в те времена еще стратигом-автократором императора Романа, уличил Калокира в казнокрадстве. Анастасий, к которому Калокир обратился с требованием приготовить яд, не захотел брать грех на душу, за что впал в немилость и вместо того, чтобы пожинать вместе со своими соотечественниками плоды победы и строить жизнь на освобожденном от арабов родном Крите, отправился в изгнание.
Чего доброго, херсонский патрикий за содействие в болгарских делах еще потребует от русского князя голову строптивца на блюде. Впрочем, руки коротки. К тому же, Калокир, так же, как и многие другие, наверняка захочет заполучить Анастасия живьем, предложив ему обменять свободу и жизнь на секрет разрушительного порошка аль Син.
И точно. Полагая, что достаточно запугал собеседника, Дионисий перешел к откровенному торгу, заодно обещая личное и своего господина содействие в решении участи Анастасия. Критянин только усмехнулся.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — промолвил он, глядя сквозь собеседника. — Мое ремесло — лечить людей, и если я беру в руки меч, то только для того, чтобы защитить себя и своих близких. Что же до различных способов убийства, то я их не знаю и не собираюсь узнавать!
Выпроводив разгневанного спафария восвояси, Анастасий долго не мог успокоиться. То ли он за прошедшие в странствиях годы отвык от общения с царедворцами и придворными различных мастей, то ли патрикий Калокир обладал талантом окружать себя особо неприятными людьми. Во всяком случае, мысль о том, что придется довольно-таки долго общаться с этим Дионисием, ухоженное лицо которого выглядело одутловатым, а холеное тело — дряблым, и явно не от болезни, а от потакания различного рода излишествам, вызывала у него почти тошноту. Большой вопрос еще, а понимает ли этот херсонец хоть что-нибудь в строительстве осадных машин?
— О чем с тобой говорил этот надутый придворный? Я видела, он вышел от тебя в бешенстве.
Синие глаза Феофании смотрели с тревогой. Бесстрашная по природе, взяв на себя ответственность за еще не родившуюся жизнь, она научилась бояться, тем более, что кроме мужа и брата не имела иной опоры.
Хотя Анастасий, пытаясь уберечь будущую мать от совершенно лишних для нее тревог, попытался объяснить недовольство херсонца пустяшной размолвкой, мудрая не по годам, прозорливая сестра как-то исподволь все у него выведала.
— Может, стоит все-таки открыть этот секрет? — спросила она, взволнованно теребя кисти завязанного высоко под грудью узорчатого пояса.
— Кому? — без тени насмешки вопросом на вопрос отозвался Анастасий.
— Тебе виднее, — Феофания скромно потупила взор.
— Я не убийца! Я врач!
— А если этот порошок попадет в руки арабов или хазар? — вопрошающе глянула на него сестра, и в ее синих глазах заплясали холодные искры, напоминающие отблеск Дара Пламени. — Куда ехал твой знакомый Звездочет, которого вы спугнули на Оке? В Магдебург? А может быть, все-таки в Итиль? А если ему удалось достичь пределов каганата? Или ты, дабы не нарушить клятву Гиппократа, обречешь ратников Святослава на бессмысленную гибель?
— Муж и жена — плоть одна, — скривился критянин. — Ты говоришь почти теми же словами, что и Александр!
— Потому что я говорю правду!
— Я и сам думал об этом.
Анастасий заложил руки за спину, как наставник-ритор, и прошелся взад-вперед.
— Насколько я успел изучить Гершома, он принадлежит к той редкой породе людей, которых интересуют не золото власть имущих, а сосредоточенные у их престолов сокровища человеческих знаний: рукописи, артефакты, другие диковины. Возможно, с того времени, как мы с ним расстались, в Итиле обнаружилась какая-нибудь невиданная редкость, или он все-таки решил, что с помощью секрета Аль Син сумеет уберечь Град и сосредоточенные в нем сокровища.
— И ты говоришь об этом так спокойно? — Феофания стояла перед ним, вытянувшись во весь свой небольшой рост, как никогда похожая на минойскую богиню или жрицу, заклинательницу священных змей.
— На все Божья воля!
— Сера, селитра, уголь, — с ходу назвала сестра компоненты состава, который Анастасий не посмел доверить не только человеческому уху, но и бумаге.
Как выяснилось, для той, которая с детства изучала свойства трав и минералов, достаточно оказалось один раз взять в руки сам порошок.
— Рано или поздно этот состав сделается достоянием многих! — предсказала Феофания.
— Тогда война станет еще большим преступлением, нежели сейчас.
Найден
Хотя Анастасий по опыту знал, что после подобных разговоров сестра способна отмалчиваться неделями, возводя между собою и тем, кто ее задел, ледяную стену обиды, не прошло и седьмицы, как их разговор получил неожиданное продолжение.
После передышки в Булгаре войско Святослава вновь выступило в поход, и у брата с сестрой не осталось ни времени, ни возможности не
