Бабушка рассказывала, что в том самом 1956-м в университете все бурлило. Студенты только об этом и говорили – об арестах, пытках, расстрелах и лагерях.
Советская власть, например, очень любила объяснять, что «раскулачивание» было необходимо. Потому что «кулаки», мол, такие жадные – прятали «излишки» хлеба, не хотели почему-то отдавать его советской власти задарма – хотели продать и детям своим что-нибудь купить... За это у зажиточных крестьян отбирали дом и все, что в нем было нажито. Так объясняли в то время, когда бабушка и ее ровесники в школе учились.
А Степкин учитель истории – очень, между прочим, хороший – уже совсем по-другому рассказывал. Он читал им, например, такое постановление – «О проведении массовой высылки раскулаченных». Учитель читал вслух, а Степка записал в тетрадку. Там так было сказано: «В целях полной очистки от кулаков с мая по сентябрь 1931 года намечено провести массовую операцию по кулачеству с высылкой в отдаленные местности Союза со всех областей...». Выселяли нарочно только в «труднодоступные необжитые территории», то есть на болота, в тайгу. Отправляли с малыми детьми и стариками. Семьи тогда были многодетные – получилось высланных больше миллиона. Они умирали и по дороге, и в наскоро выкопанных землянках – в суровую сибирскую зиму. Очень много умерло. И зачем таких крепких, работящих крестьян погубили – Степка так и не понял. Тем более те, кто выселяли, были не лучше их, а хуже.
«Раскулачивание» больше было похоже на грабеж – члены сельсовета забирали себе все вещи, даже срывали с веревок сырое белье. Варенье, сметану, масло – часть съедали на месте, часть забирали с собой: это все в документах было описано, когда некоторые честные коммунисты писали своему партийному начальству о том, что делается. Снимали даже с пальцев у женщин обручальные кольца. Одна семья не хотела выходить с детьми из своего дома на мороз. Так секретарь их местной коммунистической организации взял годовалого ребенка, вынес из дома и положил в снег – чтобы родители за ним выбежали. Так всю семью и выставил на холод. А если кто из соседей впустит обогреться – тех тоже «раскулачивали»...
Степке потом как-то попалась книжка поэта Твардовского, в ней поэма была – «Страна Муравия». И там про это такие стихи:
...А кто сам не шел из хаты,
Кто кидался в обмороки —
Милицейские ребяты
Выводили под руки.
Бабушка вспоминала:
– И вот мы узнали, что многие в этом живодерстве тогда участвовали. А потом сами оказались расстреляны. Вроде получалось – попали в ту мясорубку, которую сами же и запустили. И мы уже не понимали, кто прав, кто нет...
Да, тут сильно все запутывалось. Но Степка пришел к такому твердому убеждению – вообще никого не надо выгонять из его дома, мучить, пытать в подвалах и убивать. Тут у них с бабушкой было единое мнение.
Бабушка говорила – она тогда думала, что после всего, что услышала за три часа, ее уже вообще ничем нельзя поразить. Оказалось, что можно – когда прошел, летом примерно 1956 года, слух про шведа, имя которого раньше у нас никто не знал, – Рауля Валленберга.
Оказывается, когда наша армия в начале 1945 года вошла в Европу, этого замечательного молодого шведа арестовали сотрудники страшного советского СМЕРШа. Это такие были особые части во время Великой Отечественной войны; расшифровывалось как «Смерть шпионам!», но арестовывали-то они по большей части совсем даже не шпионов, а советских солдат и офицеров, на которых кто-нибудь донес. Передал в СМЕРШ, что этот офицер сказал, например, что у немцев техника лучше. И все – минимум десять лет лагерей.
Но швед-то Валленберг вообще не был советским подданным ! И ни в каких советских делах замешан не был – ни в революции, ни в раскулачивании... Ничего плохого вообще не совершал – делал одно только самое хорошее, вроде как врачи «Скорой помощи»: спасал людей от смерти.
Вообще все очень запутывалось. Ведь Рауля арестовали в дни побед советской армии над Гитлером. Оказывается, под флагом нашей так тяжело нам доставшейся великой Победы творились ужасные дела. Это было очень обидно, но всегда надо знать правду.
В общем, после ареста следы Валленберга затерялись. Разные люди, выпущенные в 1956 году из сталинских лагерей и тюрем, вспоминали, что видели в разных камерах очень грустного, убитого горем молодого шведа... А Швеция сто раз, наверно, обращалась к советским властям – и при Сталине, и после него – с вопросами о его судьбе... Но кремлевская власть отвечала всегда одно – знать не знаем и ведать не ведаем.
Тут, вспоминала бабушка Степки, неожиданно им, студентам, стало ясно, что за многолетним молчанием о гибели этого человека, спасшего десятки тысяч евреев, стояла еще одна большая ложь советской власти.
Потому что в СССР никогда не говорилось публично, устно или печатно, о массовом уничтожении гитлеровцами евреев. Сначала такое было распоряжение Сталина, а потом продолжалось и без него. Говорилось только и исключительно об уничтожении вообще «советских людей». Степка не мог этого понять. Что, Гитлера, что ли, жалели?..
В общем, Степка решил собирать все-все про этого человека – Валленберга. Он, во-первых, хотел понять, как получаются такие люди. А во-вторых – очень надеялся что-то выяснить про его таинственную и мрачную судьбу.
А Степа был человек очень целеустремленный. Это значит, он не только ставил перед собой цель, а еще и сразу же начинал к ней изо всех сил стремиться. Поэтому он скоро уже очень неплохо знал биографию Валленберга и поднакопил кое-какие материалы.
Он сначала помещал их в красивые альбомчики. Любил все там размещать, еще и разрисовывать вокруг. Но потом вдруг понял, что все надо делать по-другому – как в музеях. И стал аккуратно развешивать фотографии и копии разных документов в рамочках собственного изготовления на стене.
А на двери своей комнаты повесил небольшую вывеску. Как уже говорилось, на деревянной дощечке он красиво выжег:
...
МУЗЕЙ РАУЛЯ ВАЛЛЕНБЕРГА
И это был, конечно, один такой музей на всю Сибирь. А может быть – Степка точно не знал – и на всю Россию.
Но ребята в селе не больно-то интересовались Степиным музеем. Только один посмотрел на стену минут пять и сказал: «Здоровско!» А другой: «Ну ты даешь!»
Друзья забегали к нему и, увидев Степу за работой, говорили обычно:
– Чего ты паришься с этими бумажками? Пойдем лучше мяч покидаем!
А близкий Степин друг Гарик Кесоян, у которого тоже был компьютер и Интернет, на улицу почти не выходил, а часами играл в «Баланс» или в «Second Life». Конечно, обе игры интересные, а вторая – очень серьезная, требует ума и всяких творческих способностей. Но Степа на Гариковы уговоры включиться в эту игру ни разу не поддался. Почему, спросите вы? А потому, что Степа считал – это получается вроде как подсесть на иглу: создается зависимость.
Книжку, например, даже самую интересную можно отложить и пойти поделать что-нибудь во дворе. Или даже на речку сбегать. А компьютерная игра – это концы. Сел – и уже до ночи тебя от экрана никто не оторвет.
И еще – ведь каких персонажей там ни придумывай и как их ни оснащай, и в какие приключения ни вовлекай, а выключил компьютер – и выключилась вся эта виртуальная жизнь. Ничего от нее не осталось – ни в руках, ни на столе, ни на стене... Не то что работа по устройству музея. Тут каждый добытый экспонат – вот он. А потом к нему добавляется другой, третий...
Степа, если честно, очень даже надеялся на помощь Гарика, головастого парня, в своих делах. Но ничего из этого не вышло. Так и не выбрал он времени помочь – только один раз заходил посмотреть Степин музей. А так – придет из школы, поел, все уроки за полчаса сделал – все годы отличник, между прочим, – и тут же за свои игры.
Вот почему Степе было так интересно показать свой музей московской девчонке. Тем более оказалось, что и она про его любимого Рауля совершенно ничего не знала.
Глава 17 На сцене появляются наши старые знакомцы
Сидя в Степкином музее, Женя и представления не имела о том, какие звонки шли в предыдущие сутки, когда она еще болела, из Мексики в Москву, а затем – из Москвы в Омск. Звонки, которые до Алтая пока еще не долетали.
Ее отец, Александр Осинкин, подошел к делу по-научному, поскольку иначе просто не умел.
До конца конференции и отлета оставалось три дня. Он размышлял: если сорваться тут же – это мало что даст. На завтра билетов не было, а в бессмысленной толчее в аэропорту в течение суток или долее он меньше принесет пользы своей девочке, чем взявшись за действия тут же, на месте, путем телефонной связи. Вот, действуя в течение этих суток, одновременно пытаться поменять билет на послезавтра – это дело другое.
Кроме телефона дочери и жены, он знал только телефон Жениного друга – Димы Шуста. Был он знаком и с его отцом, генерал-лейтенантом Георгием Ивановичем Шустом. Как понял Александр Осинкин из сбивчивого рассказа своей матери и сдержанных пояснений полностью обескураженного всем происходящим отца, Шуст-то и обеспечил поездку Жени в Сибирь... Выяснение обстоятельств этого решения, принятого генералом в отсутствие родителей девочки, Осинкин разумно отложил до Москвы. К тому же он запомнил слова Флауэрса, посвятившего его во всю эту зловещую историю: «Я прямо скажу – вам повезло, что она уехала». И еще – что именно два «афганца», с которыми Шуст отправил Женю, и стали главной ее защитой в отсутствие отца...
