В дверь постучали. Отворив ее, она увидела Мэтта Сорина. В одной руке он держал посох, в другой — цветы.
— Весна! — воскликнул он. — Вот и первые весенние цветочки. Лорин сейчас на Совете во дворце; там собралась уйма народу. И я подумал, что ты, может, захочешь прогуляться со мной к могиле Эйдин.
Пока они кружили по нижнему городу и выбирались на тропу, ведущую куда-то к западу, Дженнифер вспоминала историю, которую гном рассказывал ей когда-то давно. А может, не так уж и давно, как ей показалось. Историю о Нильсоме, маге, который обратил свое могущество во зло, и об Эйдин, которая его любила и стала его Источником. Единственной женщине, кроме Лизен Лесной, ставшей Источником мага. Это Эйдин спасла тогда Бреннин и священное Древо Жизни от Нильсома и безумного Верховного правителя Вайлерта, отказавшись служить своему магу. А потом убила себя.
Мэтт рассказывал ей эту историю когда-то в большом зале Парас Дерваля. Еще до той прогулки верхом, когда она встретилась со светлыми альвами. До того, как Галадан нашел ее и отдал тому черному лебедю…
А сейчас они с Мэттом брели по тропе, и вокруг буйствовала весна, и повсюду, куда бы ни посмотрела Дженнифер, на землю Фьонавара возвращалась жизнь. Трещали кузнечики, гудели пчелы; маленькая птичка с алыми крылышками взлетела с ветки яблони, покрытой цветами; коричневый кролик стрелой вылетел из зарослей ежевики… Она видела, что и Мэтт тоже упивается этой весной, глядя вокруг своим единственным глазом и словно утоляя жажду, давно его мучившую. В молчании шли они, томимые неясными надеждами, и на опушке леса Мэтт наконец остановился.
Он уже рассказывал ей, что каждый год в середине зимы собирается Совет магов, на котором все они непременно проклинают Нильсома и Эйдин, ибо она нарушила основной закон их Ордена: предала своего мага, чего делать не имела права даже в том случае, если ее поступок имел целью спасение Бреннина и самого Древа Жизни.
И каждую весну, сказал Мэтт, они с Лорином обязательно приносят первые цветы на могилу Эйдин.
Могила ее была почти незаметна в густой траве, и нужно было непременно точно знать, где она находится, чтобы отыскать ее. Невысокий холмик земли, на нем ни могильной плиты, ни камня — ничего. Лишь тень деревьев, растущих на опушке леса Морнира, лежала на этой могиле. Печаль и покой охватили душу Дженнифер, когда она смотрела, как Мэтт опускается на колени и кладет цветы на этот неприметный холмик.
Печаль и покой. И вдруг она заметила, что гном плачет, и тогда у нее из глаз тоже полились слезы — эта весна, весна Кевина, сумела все-таки отворить ее душу навстречу жизни… и боли. Она оплакивала Эйдин и жизнерадостного светловолосого Кевина; она оплакивала судьбу Дариена и то, что ему придется делать столь тяжкий выбор; она оплакивала Лаэшу и Дранса, убитых цвергами, когда на них напал Галадан со своим войском; и всех живых оплакивала она тоже, ибо над ними всеми нависла сейчас смертельная угроза Тьмы, угроза войны с ненавистным Могримом.
И наконец, у могилы Эйдин она плакала о себе и об Артуре, ощущая всем своим существом весну, подаренную Кевином.
И довольно долго Мэтт не вставал с колен и не поднимал глаз, пока наконец Дженнифер не перестала плакать..
— Здесь, в этом месте, всегда становится легче на душе, — молвил он.
— Легче? — удивилась она и усмехнулась. — И поэтому мы оба пролили так много слез?
— Иногда это единственный способ облегчить душу, — отвечал он. — А разве ты этого еще не почувствовала?
И действительно, через некоторое время она улыбнулась, чего не делала уже очень, очень давно, а он встал с колен и отступил от могилы. Потом пытливо посмотрел на нее и спросил:
— Ну что, теперь ты наконец покинешь Храм? Она не ответила. Медленно погасла ее улыбка. И она сказала:
— Так ты поэтому привел меня сюда? Мэтт по-прежнему внимательно смотрел на нее своим единственным здоровым глазом, однако в голосе его, когда он заговорил, послышалась некоторая неуверенность:
— Я знаю не очень много, но уж это-то я знаю наверняка. Я знаю, что видел звезды в глазах Великого Воина. Я знаю, что он был проклят и ему не позволено было умереть. Я знаю, что было сделано с тобой, ибо ты сама рассказала мне об этом. И я знаю твердо — я вижу это сейчас по твоим глазам, — что ты не позволяешь себе жить, Дженнифер! И из двух возможных для тебя судеб эта представляется мне наихудшей.
Ее зеленые глаза смотрели на него сурово, а ласковый весенний ветерок играл в ее золотистых волосах, и она медленно подняла руку, чтобы отбросить с лица упавшую прядь и сказала так тихо, что ему пришлось напрячь слух, чтобы ее расслышать:
— А ты знаешь, как много горя я испытала, когда была Джиневрой?
— Догадываюсь. Горя всегда хватает. Самая редкая вещь на свете — это радость, — сказал тот, кто некогда был королем гномов.
И на это она ничего не ответила. Сейчас на опушке Священного леса рядом с ним, Мэттом, стояла сама царица печали, и он — при всей справедливости сказанных им слов — познал все же минуту сомнений. И, словно желая укрепиться в собственном мнении, прошептал как бы себе самому:
— Не может быть никакой надежды на будущее, если ты при жизни мертв.
Она услыхала. И вновь посмотрела на него печально.
— Ах, Мэтт, — сказала она, — Мэтт, на что мне надеяться? Он же был приговорен и проклят. А я оказалась всего лишь посредником при исполнении воли Великого Ткача. На что же мне надеяться, скажи?
Боль в ее голосе разрывала ему сердце. Однако он выпрямился во весь рост и сказал то, о чем думал, когда решил привести ее сюда, в чем у него не было ни малейших сомнений.
— Никогда не верь этому! Мы не рабы Великого Ткача. И ты не просто Джиневра — ты теперь еще и Дженнифер! У тебя есть своя собственная история, ты прожила свою собственную жизнь, какой бы трудной она ни была. В твоей душе живет сейчас Кевин; и Ракот живет в ней, ибо ты сумела выжить, побывав в Старкадхе. Ты здесь, ты жива и здорова, и каждое испытание, выпавшее на твою долю, делало тебя только сильнее. И нет ни малейшей необходимости, чтобы сейчас все было так, как прежде, как когда-то давно!
Она поняла. И медленно склонила голову в знак согласия. А потом они вместе пошли назад, в Парас Дерваль, и вокруг безумствовала и ликовала пробуждавшаяся после долгой зимы природа. Мэтт Сорин не ошибся; гномы очень мудры в том, что касается таких вещей, как прошлое и судьба.
И все же.
И все же она то и дело мысленно возвращалась в прошлое, в то, другое утро совсем другой весны. Хотя почти такой же светлой и радостной, как эта. Только ту весну и не пришлось ждать так долго…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
