— Что вы делаете? — спросила устрашенная Раиса, освобождаясь из объятий Никанора, — как осмелились вы очутиться здесь?
— Любовь, о Раиса, любовь и не через такие заборы перелазит! Скажите — время дорого — скажите, любите ли вы нас?
— Но что пользы в любви сей? — спросила со вздохом Раиса, — какой будет конец ее?
— Предоставьте богу, — воззвал Никанор, — располагать участию сердец наших; а сверх того, любить, даже без цели любить, есть уже неизъяснимое блаженство! Итак, откровенно, Раиса! любишь ли меня?
— Лидия! любишь ли меня?
Вместо ответа девушки зарыдали, опустились в объятия юношей, и губы их соединились. Несколько мгновений пробыли они в сем сладостном положении; но природа ни при каком случае прав своих не теряет. Чтобы облегчить грудь, дав ей новый воздух, они должны были расклеить губы. Никанор, держа Раису в объятиях, сказал:
— Свидания в сем саду немного менее опасны, как и свидания с султанскими любимицами в его гареме. Скоро ли мы будем видеться на баштане?
— Не знаю, — отвечала Раиса, — но пока отец наш дома, это невозможно; нам запрещено выходить, а для чего — мы и сами не знаем.
— А если он опять укатит в город?
— О, тогда весьма можно, даже в самый день его отъезда.
— Превосходно! — воскликнул Никанор, — будьте уверены, милые сестры, что вы очень скоро будете на баштане.
Тут юноши вновь заключили зардевшихся девушек в объятия, запечатлели несколько страстных поцелуев на коралловых губах их, как вихрь перелетели через забор и скрылись. Девушки, оживленные новыми, сладостными, дотоле неизвестными им чувствами, — ибо никто из мужчин, ни сам отец, не прикасался своими губами к губам их, никто не прижимался к волнующейся груди их, к биющемуся сердцу, — долго стояли в восхитительном удивлении; потом взглянули одна на другую, улыбнулись, и Лидия пала в объятия Раисы. Только и могли они произнести: «Ах, сестрица! ах, милая! что-то будет! Боже, что-то будет!»
В тот же вечер семейства обоих Иванов проводили время в доме старшего. Тут Никанор сказал:
— Батюшка! не знаю, одобришь ли ты мой поступок, но он уже сделан. С приезда твоего из города в хуторе был ты один только раз. Дело идет к осени, и надобно посмотреть, что делается с работами. Предполагая, что ты на это согласишься, я послал уже Якова, чтоб он приготовил все к завтрашнему обеду.
— Браво, сын! — вскричал Иван старший, — вижу, что из тебя выйдет добрый хозяин. Друг Иван! ведь и твой хутор возле моего; поедем-ка вместе.
— Очень рад, — отвечал сей, — так ли, сын Коронат?
— Так, батюшка!
— Я еще кое-что вздумал, — сказал Никанор улыбаясь, — на хуторе всякой всячины довольно, чтобы накормить целую стаю голодных цыган; но я думаю, не худо будет, если мы возьмем по ружью и по зарядному поясу. Посмотрим, не попадется ли какая дичь дорогой!
— Славно! — сказали все и разошлись.
Лишь только показалось солнце на горбылевском небе, уже наши хозяева были на конях, с ружьями за плечами, а позади плелся слуга с большою торбою для уложения дичи. Они ехали медленно, приглядываясь, не выскочит ли где заяц, или не вспорхнет ли куропатка; но, кроме жаворонков, перепелов и другой мелочи, им ничего не попадалось, и они подъехали к хутору Харитонову с пустою торбою. Подле панского дома стояла большая голубятня, ибо хозяин был до сей птицы великий охотник; вся голубятня покрыта была птицами.
— Стой! — вскричал Никанор, и все остановились.
— Батюшка! — продолжал он, — припомни, сколько Харитон наделал вам обоим пакостей, притом же в последнюю бытность твою в городе!
— Ни слова, сын мой! — вскричал Иван старший, — понимаю мысли твои и хвалю, надеясь, что и ты охоч будешь позываться. Друзья мои! Станьте рядом, и при счете моем: три, дадим залп по голубям.
Все построились, взвели курки, приложились, и как скоро роковые «раз, два, три!» произнесены были, раздался гром, и бедные твари посыпались на землю. Слуга соскочил с лошади и начал наполнять ими торбу. После сего подвига витязи преспокойно поехали к хутору Ивана старшего, который садами граничил — как сказано в начале сей повести — с хутором пана Харитона.
Глава X Обоюдности
Приказав Якову готовить обед, наши шляхтичи хотели начать осмотр своих поместьев, как увидели на хуторе пана Харитона пожар. Тотчас послали осведомиться, что горит, и вскоре получили уведомление: голубятня. Паны Иваны, взглянув один на другого, улыбнулись, сказав, старший: «Вот тебе мой рубль, бездельник!»; младший: «Вот тебе мои тридцать две копейки с деньгою*, разбойник!»
Отчего же произошел пожар? Это выдумка Никанорова. Для прибою заряда вместо войлока он употребил сухую паклю; Коронат ему последовал. Отцы ничего не знали о сем умысле.
Препроводив более четырех часов в осмотре своих имуществ, оба Ивана довольны были устройством и порядком, похвалили своих наместников и пошли на хутор Ивана старшего, дабы отобедать. Вошед в светелку панского дома и увидев стол, уставленный блюдами и кувшинами, все похвалили Никанора за распорядок и сели насыщаться.
Оконча свою работу и помолясь богу, все уселись на коней и поехали шагом. Доехав до голубятни и видя, что она сгорела до основания и что полуизжаренные голуби и голубята валялись по земле, паны Иваны усмехнулись и покойно продолжали путь свой. Когда были они на половине дороги, увидели, что кто-то прямо на них скачет; и когда сей всадник приближился, то Иван старший узнал в нем своего пасешника[32]. Все остановились в недоумении.
— Что доброго? — воззвал Иван старший.
— Ох! — отвечал тот плачевным голосом, — у тебя нет более пасеки.
Иван старший побледнел, и все остолбенели.
— Как так?
— Уже была обеденная пора, — говорил пасешник, — как пан Харитон приехал на твою пасеку в кибитке, за коею следовал возок. Лишь только я по приказанию его приближился, он схватил меня за чуб и согнул в дугу; тут двое слуг его, один правящий лошадьми в кибитке, а другой в возке, связали мне руки и ноги и уложили на земле. Тогда начали выбирать из возка сухие кожи, шерсть, облитую смолою, гнилушки, напоенные дегтем и прочими снадобьями, гибельными для пчел; все это разметано по пасеке и зажжено. О боже мой! Я плакал и, верно, выдрал бы себе чуб, если бы, по счастью, руки не были связаны, видя, как гибнут бедные любезные мои пчелки. Растопившийся мед умертвил и тех, кои были в ульях, так что теперь едва ли хоть одна пчелка в целости осталась. О злодеи!
По совершении сего беззакония пан Харитон подошел ко мне со слугами, приказал развязать и после ласково говорил: «Поди, голубчик, на мой хутор, где найдешь ты обоих панов Иванов с их сыновьями, такими же бездельниками, каковы отцы их, и уведомь, что видел. Скажи старшему, что каждый мой голубь стоил по крайней мере одного улья пчел. Здесь ульев не более пятидесяти, а голубей было более двухсот, итак, за остальных вымещу я над пасекой Ивана младшего. Но теперь мне некогда: я спешу в город позываться!»
Все, а особливо Иван старший, слушали пасешника с ужасом.
— О злодей, о изверг, о душегубец! — вскричали в один голос оба Ивана. — Посмотрим, что-то ты скажешь в канцелярии? Ведь голубятня — не пасека! Сейчас домой?
Все пустились; нещадно били бедных кляч пятками по ребрам и скоро очутились в Горбылях, а там и в доме Ивана старшего. Не входя в комнаты, он закричал слуге, исправлявшему должность кучера:
— Сию минуту кибитку в две лошади!
Когда он вошел в дом, то жена и все домашние испугались.
— Не спрашивай ни о чем, — вскричал он к жене, приметя, что она готовится спрашивать, — вели уложить в кибитку постель и большой войлок, и — да благословит бог вас всех! Никанор все расскажет!
Скоро все было готово. Иван младший, простясь со своим семейством, явился; они уселись и поскакали. По желанию матери, Никанор рассказал все, что знал и видел, умолчав, что они с Коронатом виновники сей новой суматохи.
— Опять позываться! — сказала мать Никанорова. — Боже милосердный! когда этому конец будет?
— Я думаю, — отвечал сын значительно, — что эти тяжбы прекратятся смертию или через какие-нибудь чудесные происшествия!
При закате солнечном молодые друзья отправились на баштан. Дорогою они разговаривали:
— Посмотрим, исполнят ли наши любезные свое обещание, чтоб в тот же день посетить баштан, когда отец их укатит в город! Ах, как они милы! как пламенны их поцелуи! как сладостны объятия!
Пробираясь к своему бурьяну, они удивились, нашед калитку отворенною. С трепетанием сердца заглядывают и — немеют от радости, увидев, что обе сестры сидели на небольшой копне сена, положив руки одна другой на колени. Они, казалось, были в некотором унынии.
Юноши вошли, сколь можно тише притворили калитку и, подобно двум вихрям, устремились к своим возлюбленным.
