Так и оказался Чернышев по пути из Стокгольма в Париж в нижненемецком городе Ганновере, в доме Вальмоденов.
Отец Людвига Георга, генерал-фельдмаршал, служил сначала родной Пруссии, затем Англии и Австрии. И сын поставил свою шпагу на службу этим же странам, соперницам супостатной Франции. Перед самым столкновением австрийцев с Наполеоном в восемьсот девятом году Людвиг Георг возглавил тайное посольство на берегах Альбиона, чтобы заручиться поддержкой Англии. Сам же, воротясь, поспешил туда, где уже заговорили пушки. В сражении под Ваграмом, несмотря на общее превосходство французов, генерал Вальмоден взял у неприятеля восемнадцать орудий.
Нет, не станет такой генерал и подобные ему офицеры под бонапартовы знамена, несмотря ни на заключенный мир, ни на брак австрийской эрцгерцогини Марии Луизы с Наполеоном.
Собственно, такую позицию с первых же слов выразили русскому гостю и Вальмоден, и адъютант австрийского императора.
«Долг платежом красен, — вспомнил поговорку Чернышев, подумав, разумеется, не о токае, а о своем свидании в Тотисе с австрийским императором Францем. — Когда-то я привез его величеству уверения моего государя в том, что Россия не поднимала и не поднимет меч против Австрии, как бы на том ни настаивал Наполеон. Ответит ли ныне и в будущем Австрия тем же? Исполнит ли она свое обещание хранить дружбу с Россией, если вдруг грянет франко-русская война?»
— Мой император, насколько мне известно, даже если его принудит всемогущий родственник, останется верен своему обещанию, которое он передал через вас в Тотисе русскому царю, — заявил Теттенборн. — В худшем случае — демонстрация у русских границ и ни шагу далее.
Многие знали: император Франц, отдав любимую дочь за Наполеона, даже не приехал в Париж на свадебные торжества.
«Мой господин брат, — выдавил он из себя сквозь зубы в письме, — вкладывая в ваши руки судьбу моей дорогой дочери, я представляю вашему величеству самое убедительное доказательство доверия и уважения, какое только могу».
Брак эрцгерцогини был сделкой, на которую когда-то намекал Чернышеву министр иностранных дел Австрии. Но удастся ли хитрому и ловкому Меттерниху уберечь страну от военного столкновения?
Армия, сохраненная после Ваграма, все еще оставалась серьезной силой. И она представляла собой козырь в игре, хотел или не хотел того изворотливый австрийский дипломат. Ведь козыри, как известно, имеют особенность переходить из рук в руки, и не завладеет ли ими более удачливый и опасный игрок?
— Издавна сыновья лучших семейств Германии поступали на службу Пруссии и Австрии и гордились этим. — сказал генерал. — Теперь же самые способные офицеры покидают прусскую и австрийскую армии. И знаете, куда иные из них устремляют путь? В Испанию. Чтобы там, где бьют Наполеона, приложить и свои силы.
Проезжая накануне через Любек, Гамбург и Бремен. Чернышев стал свидетелем того, как жители угрюмо, не скрывая своей ненависти, встречали бонапартовых пришельцев.
— Здесь, в Германии, всеобщее раздражение против оккупантов, — подтвердил Вальмоден. — Однако брожение это вряд ли приведет ко всенародной вспышке, подобно испанской. Надо знать немцев. Несмотря на унижения и огромные налоги, собираемые вооруженной рукой французов, немцы долго будут размышлять, брать ли топор или шпагу. В лучшем случае ими руководит более восторженность души, когда они негодуют, нежели готовность к истинному подвигу. И если их не зажечь примером отверженности, они не решатся на собственный порыв. А ведь имелся шанс, который Пруссия упустила, чтобы сбросить с себя оковы.
По Вальмодену, во время австро-французской последней войны достаточно было пятидесятитысячному корпусу пруссаков двинуться на государства Рейнского союза, когда вся Наполеонова рать находилась на Дунае, чтобы не только помочь австрийцам, но и зажечь во всей Германии пламя народного сопротивления. Даже если бы восстание до конца не удалось, огонь действенной ненависти и теперь тлел бы под слоем пепла.
— В свою очередь, и Австрия упустила возможность покончить с владычеством Наполеона не только в германских землях, но, может быть, в целой Европе, — Чернышев рассказал о своих беседах с Жомини по поводу несостоявшегося маневра — удара по коммуникациям французов, когда сам Наполеон со всем войском был у русских границ — в Восточной Пруссии. — Не худо бы иметь в голове сию возможность, если французский император растянется своими главными силами от Рейна к Висле и далее к Неману. Вот тут бы и отрубить внезапными ударами ему в нескольких местах хвост! Тогда и голова чудовища будет не страшна, когда парализовано все туловище. Только для подобных действий следовало бы загодя готовить силы именно здесь, в середине Европы.
— И вы, полковник, полагаете, что это возможно? — Лицо барона Теттенборна выразило явную заинтересованность. — Я потому и решился на нашу встречу, чтобы услышать ваши суждения. Думаю, и граф Вальмоден не прочь вас послушать, невзирая на то, что у него, как мне кажется, есть и собственные мысли насчет создания общегерманских сил.
— Я думаю, что ядром для создания таких сил мог бы стать специальный воинский корпус, который в начале войны следовало бы сформировать в пределах Австрии, — не заставил себя долго ждать генерал.
Чернышев как можно учтивее улыбнулся, но при этом пожал плечами и возразил:
— Прошу прощения, ваше превосходительство, но в вашем плане две уязвимые позиции. Во-первых, в пределах Австрии сформировать корпус представляется мне совершенно нереальным, даже если сие государство наружно останется нейтральным по отношению к России. И во-вторых, откладывая формирование корпуса до начала войны, мы упустим время. А уповая на успех, следовало бы, напротив, начать предприятие заранее, чтобы к открытию кампании оно достигло зрелости.
— И где же вы, полковник, полагаете развернуть сие огромное по масштабам дело, чтобы о нем, как вас, вероятно, беспокоит, не проведал Бонапарт? Уж не на луне ли, простите?
— Намного ближе, ваше превосходительство. В России, — усмехнулся Чернышев.
Не экспромтом ли выдал сию мысль молодой русский офицер? А ежели имел ее уже в голове, то когда попервости она его посетила?
Коли все припомнить, получится, что дал ход сим раздумьям несломленный дух австрийского войска, о чем в свое время он сказал сначала Меттерниху в Тотисе, а затем Наполеону в Шенбрунне. Только, разумеется, утаил от них вывод, к которому тогда сам пришел: ежели всех тех, кто не намерен сложить оружие, собрать воедино, выйдет сила отменная.
На это наталкивали и раздумья о польских легионах во французских войсках. Не так ли сам Наполеон собрал под крылом своих золотых орлов непокорных жолнежей, казалось, разбитой Речи Посполитой?
