Скрытое недоверие, которое Аденауэр всегда испытывал к американцам, усилилось еще больше, что привело к углублению германско-французских контактов, завершившихся подписанием договора, и пышной церемонией примирения в Реймском соборе с президентом де Голлем. Вскоре после этого разразилась дискуссия между «атлантистами» (сторонниками оси «Бонн-Вашингтон») и «голлистами» (приверженцами оси «Бонн-Париж»). Антиамериканская доктрина голлизма произвела впечатление на боннского канцлера. Он вдруг увидел альтернативу Атлантическому союзу. Аденауэр сделался нерешительным, он утратил ориентацию на внешнеполитическом поле, чей рельеф становился все сложнее и больше не согласовывался с хорошо знакомыми ему простыми моделями решений.
На выборах 17 сентября ХДС/ХСС получил голоса 14,4 млн избирателей (45,4 %), СДПГ — 11,3 млн (36,2 %), СвДП — 4,0 млн (12,8 %). Имиджу Аденауэра повредило следующее обстоятельство. Когда в разгар избирательном кампании 13 августа появилась Берлинская стена, он в отличие от кандидата СДПГ бывшего бургомистра Вилли Брандта, сразу же помчавшегося в Западный Берлин, чтобы подбодрить и воодушевить его жителей, туда не поехал. Однако теперь пришло время выполнять коалиционное соглашение с либералами, по которому Аденауэр пообещал уйти с поста в середине срока, чтобы дать своему преемнику время для подготовки к следующим выборам 1965 г.
Но политическая кончина Аденауэра пришла еще раньше. В ночь с 26 на 27 октября 1962 г. полиция заняла редакцию «Шпигеля», якобы разгласившего в статье о маневрах НАТО государственные секреты, касающиеся плохой подготовки бундесвера. Канцлер по этому поводу заявил, что в нашей стране «бездна государственной измены», и взял под защиту министра обороны Франца Йозефа Штрауса, бывшего одновременно и лидером баварского ХСС, замешанного в этой неблаговидной акции. Хотя Штраус был вынужден все-таки уйти в отставку, общественное доверие к государственной власти оказалось весьма поколебленным. По всей стране прошли многочисленные стихийные демонстрации с протестом против подавления свободы прессы. Следствием этого явился правительственный кризис, улаженный только после возвращения министров от СвДП в кабинет. На этой минорной ноте заканчивалась эра Аденауэра, покинувшего свой пост 15 октября 1963 г. С его уходом завершилась и послевоенная эпоха истории ФРГ.
Уход Аденауэра был обставлен с подобающей торжественностью. Три недели продолжались помпезные церемонии. Все были настолько рады, что скоро от него избавятся, что не пожалели ни денег, ни усилий на торжества. В Гамбурге его чествовал Союз немецких крестьян. В Берлине он получил звание почетного гражданина города, а Брандт выступил с большой речью, посвященной заслугам высокого гостя. Довольно двусмысленно прозвучала в ней, правда, фраза о том, что западноберлинцам очень недоставало присутствия канцлера в первые дни после возведения стены. Потом было прощание с Баварией, где ХСС позаботился, чтобы все было на высшем уровне. После Баварии — посещение Ганновера и присутствие на параде частей бундесвера.
Самый пышный прием устроили Аденауэру его земляки на Рейне. В выставочном центре в Дейце прошел музыкальный фестиваль в его честь. Хоры пели отрывки из Гайдна. Изобилие флагов и транспарантов — все было оплачено из партийной кассы ХДС. Аденауэр не был бы самим собой, если бы удержался от мрачных предупреждений согражданам: расслабляться не время, разрядка — вещь коварная, тем более что на преемника надежда плоха.
14 октября папский нунций отслужил в честь Аденауэра торжественную мессу в Бонне. Вечером президент Любке устроил для него прием, на котором присутствовали три тысячи гостей. 15 октября прошли торжественные проводы канцлера в бундестаге. Речь председателя бундестага Ойгена Герстенмайера длилась почти час.
Славословия, однако, закончились, и Аденауэру пришлось привыкать к жизни в новых условиях. Как бывшему канцлеру и председателю крупнейшей политической партии ему был выделен небольшой кабинет в здании бундестага, к которому примыкало еще меньшее по размерам помещение.
Личность и политика
Аденауэр был замкнутым, трезвым мужчиной. Одевался он всегда в высшей степени аккуратно. Как правило, носил темно-серый костюм с жилетом, изысканный, тоже обычно темно-серый галстук, белую рубашку, безупречного фасона обувь. Тщательно ухоженная прическа, безукоризненно выбритое лицо завершали облик господина с утонченными манерами. Он был чрезвычайно обходителен, а если хотел кого-то привлечь на свою сторону, то способен был продемонстрировать неотразимое обаяние. В то же время он мог обвести собеседника вокруг пальца.
Напитки в доме Аденауэра подавались без излишней щедрости, вино сервировали только к ужину или же по особым случаям, в остальное время выбор ограничивался чаем, кофе или водой. Дамы в его приемной, с которыми он обращался по-отечески вежливо, были от него в восторге. Они считали великой честью и исторической заслугой возможность работать на Аденауэра. Первое место среди них занимала Аннелиз Поппинг, которая поступила к нему на работу, когда он достиг вершины своей карьеры. Позднее ей пришлось служить у дряхлеющего Аденауэра, это время она трогательно описала в своих воспоминаниях.
Аденауэр пользовался успехом потому, что большинство людей хотели слышать то, что он им говорил. К тому же говорил он то, что обычно считал своевременным, и при этом не всегда придерживался истины. Конечно, все это проделывали в политике и раньше, хотя и не всегда так умело и столь успешно. Он стремился к тому, чтобы все осуществлялось только по его усмотрению. Он хотел придать своей сборной политической группировке вид государственной партии и утвердить на европейском Западе при американской поддержке более или менее обеспеченное, ни в чем не нуждающееся общество.
Аденауэр был одержим идей, что социал-демократы пойдут на поводу у коммунистов. Таким образом, Боннская республика зародилась под знаком «союза правых», которые договорились, что федеральный президент должен быть из рядов либерального крыла партии. Выбор пал на профессора Теодора Хойса, солидного швабского демократа, ученика Фридриха Наумана. Зачастую он был лишь воском в руках Аденауэра, но при этом являл собой одухотворенного и исполненного достоинства представителя молодого государства.
От заместителя Аденауэра в ХДС Генриха Кроне, одного из немногих, кто пользовался его доверием, стало известно, что еще в конце 1961 г., во время кризиса, вызванного строительством стены, он говорил следующее: самое важное, что я должен сделать в конце своей жизни, — это «навести сносный порядок в наших отношениях с Россией». С другой стороны, известно, что еще в начале 1967 г., незадолго до своей смерти, Аденауэр был возмущен Договором о нераспространении ядерного оружия, который собирались заключить мировые державы, назвав его «сверх-Версалем» и «планом Моргентау в квадрате». За четыре года до этого, еще будучи канцлером, он отклонил Соглашение о прекращении ядерных испытаний, так как в его подписании должна была участвовать и ГДР.
Известно, что Аденауэр рекламировал себя союзникам как незаменимого человека. На его преемника, заявлял он, они уже не смогут положиться. Ради удовлетворения собственных внутриполитических потребностей он побуждал западные державы лишь на словах выступать за воссоединение и уверял их, что, если ему предоставят свободу действий, им нечего будет бояться этой «опасности». Нейтралитет или неприсоединение, как их ни назови, были, по его убеждению, лишь на руку Москве и в лучшем случае поощряли опасную соглашательскую политику и справа и слева. Против советских нот, полученных весной 1952 г., Аденауэр развернул ожесточенную полемику не потому, что сомневался в их серьезности, а потому, что не верил в стремление немцев к блоковой независимости и ни при каких обстоятельствах не хотел прокладывать к ней дорогу.
При этом он часто указывал на цели, являвшиеся недостижимыми, ибо само достижение их вовсе не входило в его политические планы. В своих речах Аденауэр заявлял, что Силезия и Восточная Пруссия вновь станут немецкими, но в беседе о землях по ту сторону Одера и Нейсе в августе 1953 г. сказал: «Они для нас потеряны». И о первых двенадцати дивизиях бундесвера, еще до того как они были сформированы, во время одной из бесед с лидером СДПГ Олленхауэром в Гамбурге он сказал: «Они совсем неплохи, когда я говорю с Западом». Собеседник его перебил: «Вы хотели сказать: с Востоком». «Нет, господин Олленхауэр, — возразил он, — именно с Западом. Оттуда исходит давление. Другая сторона более реалистична. У них своих дел хватает».
Аденауэр был просто очарован мощью США. Во время своего первого визита туда весной 1953 г. он сидел вечером у генерального консула в Нью-Йорке и, глядя на силуэт Манхэттена, обратился на рейнском диалекте к статс-секретарю Хальштейну: «Вы можете понять то, что господин Олленхауэр не желает, чтобы мы стали союзниками такой могущественной страны?» Однако очарование Америкой никогда не закрывало ему вид на Париж. Франция всегда притягивала Аденауэра, и не последнюю роль в этом играло его рейнское чутье. Кроме того, он трезво рассчитал, что для Европы хорошо лишь то, что исходит от немцев и французов. В желании держать Великобританию на расстоянии он сходился во взглядах с де Голлем, который был зол на англичан за их неуважительное отношение к нему во время лондонской эмиграции военных лет.
