Об их жизни в приюте В. П. Крейд пишет следующее:
«На прокорм полагалось восемьсот франков, больше двух долларов, что при тогдашних французских деньгах было неплохо. Особенно после парижского недоедания и легшей чугунным грузом озабоченности, где достать на обед, на лекарства, чем заплатить за гостиничный номер… Лекарства оплачивались отдельно — увы, они были нужны. Изматывало высокое давление, заработанное в годы послевоенного выживания, когда довелось ходить с протянутой рукой. Болезнь, непонятно какая, подтачивала его силы, вселившись в него незадолго до переезда в Мер и не оставив до конца. Если, увлекшись, он задерживался на прогулке дольше обычного, приходилось расплачиваться слабостью и одышкой. Под шум в ушах шли на ум невеселые мысли».
Летом температура воздуха поднималась до + 42 °C в тени, и такая жара длилась чуть ли не до сентября. Дышать было невозможно. Г. В. Иванов постоянно вспоминал летние месяцы, проведенные ими когда-то на Лазурном Берегу, в Ницце или в Каннах. Там было прохладно, а вот в Йере подобное оказалось невозможным, так как пространство с трех сторон было закупорено горами. Этот «чертов климат» в конце концов оказался для него фатальным.
* * *
Г. В. Адамович, прослышав, что в этом приюте для престарелых живут и русские, и зная характер Г. В. Иванова, писал ему:
«Мой добрый совет: не веди разговоров, кроме как о погоде. Такие дома — гнезда сплетен, интриг и вражды».
Летом 1955 года Г. В. Адамович приехал в Йер, завернув туда по пути в Ниццу. Но он пробыл у них лишь несколько часов. Прощаясь, он сказал:
— Не скучайте, Жорж. Скучно везде, не только в Йере. А место это райское, и напрасно вы рветесь в неизвестность.
В. П. Крейд рассказывает:
«До Ниццы от Йера не то чтобы далеко, но и не рукой подать. На поездку нужны деньги, а их не было. Попросить у Адамовича? «Нет, он последний человек, у которого я взял бы деньги, хотя знаю, что не откажет», — сказал Георгий Владимирович жене. Адамович еще раз наведался к ним через год, на пути из Ниццы в Париж в сентябре 1956-го. Провел несколько часов между двумя поездами. Ничего значительного сказано не было. «Да, мы говорили о всякой чепухе», — заметил Адамович».
Г. В. Иванов получал скромные гонорары за стихи, но на них можно было разве что съездить на автобусе в соседний Тулон, окунуться в какую-никакую городскую жизнь. Каждый чек, приходивший на имя Георгия Владимировича или И. В. Одоевцевой, приходилось держать в секрете, чтобы не узнала администрация приюта. Считалось, что его обитатели живут на всем готовом и вообще не могут нуждаться. Но для Г. В. Иванова деньги означали свободу. Ему так хотелось вновь оказаться в Париже или в разгар жары просто уехать хотя бы на месяц, не важно куда, чтобы тем самым продлить себе жизнь.
И он начал хлопотать, писать всем, кому мог, чтобы походатайствовали о переводе из интернационального дома (из этой «пальмовой дыры») в Русский дом под Парижем. Однако все усилия наталкивались словно на непреодолимую стену. Вдобавок кто-то пустил слух, что Г. В. Иванов и его жена — «трудные жильцы».
В. П. Крейд пишет:
«Адамович, пытавшийся помочь им, говорил, что главное препятствие в том, что Георгий Владимирович и Одоевцева уже устроены. Другие ждут годами, мест мало, очередь еле движется, надо быть терпеливым. В конце концов Иванов получил предложение перебраться в недавно открытый Русский дом в Севре, в четверти часа на поезде от Парижа. Письмо пришло слишком поздно, когда Георгий Владимирович чувствовал, что уже не поправится и затевать переезд бессмысленно. Несмотря на его отказ от Севра, друзья продолжали хлопотать о переводе в благотворительный дом Ротшильда».
Друзья собрали для Г. В. Иванова 30 000 франков. Сумма немалая, если говорить о карманных расходах, но при немыслимых тратах на лечение — незначительная. Со здоровьем все обстояло просто отвратительно, и все усилия поправить его оказывались тщетными.
* * *
Г. В. Иванов ставил перед собой и женой практически неисполнимую в условиях эмиграции задачу:
«Мы должны иметь возможность жить литературой, никакой другой малейшей возможности у нас нет».
Надо сказать, что три с половиной года жизни в Йере оказались для него не только цепью житейских неудач, но и на их фоне — изобилием удач творческих. Его называли «князем поэзии русского зарубежья». Новых стихов было много, но попытки найти издателя заканчивались провалом. В результате своей новой книги «1943–1958. Стихи» увидеть ему было не суждено, она вышла лишь через несколько месяцев после его смерти в Нью-Йорке.
Вот одно из стихотворений Г. В. Иванова, написанное в 1955 году:
Жизнь продолжается рассудку вопреки.На южном солнышке болтают старики:— Московские балы… Симбирская погода…Великая война… Керенская свобода…
И — скоро сорок лет у Франции в гостях.Жужжанье в черепах и холодок в костях.— Масонский заговор… Особенно евреи…Печатались? А где? В каком Гиперборее?
… На мутном солнышке покой и благодать,Они надеются, уже недолго ждать —Воскреснет твердый знак, вернется ять с фитою,И засияет жизнь эпохой золотою.
Жаловаться на что-то было глупо. Если бы в свое время Г. В. Иванов не уехал из России, сгнил бы где-нибудь на Соловках. Говорят, что ему предлагали принять французское гражданство, однако до конца жизни он так и остался с нансеновским паспортом, то есть с временным удостоверением личности, заменявшим паспорта для лиц без гражданства (апатридов) и беженцев. Они были введены Лигой Наций по инициативе Ф. Нансена (отсюда и название). На вопрос в анкетах, «гражданином какой страны вы являетесь», Г. В. Иванов всегда отвечал: «русский беженец». Он писал:
Паспорт мой сгорел когда-тоВ буреломе русских бед.Он теперь дымок заката,Шорох леса, лунный свет.
Если бы Г. В. Иванов все же принял французское гражданство, русским бы он не перестал быть, но социальное обеспечение было бы ему гарантировано, не пришлось бы жить в какой-то богадельне. На отказ от предлагаемого гражданства чиновник-француз якобы сказал Георгию Иванову:
— Я вас понимаю и уважаю.
В начале августа 1958 года из Ниццы вновь приехал в Йер Г. В. Адамович. Он был готов к плохим новостям, но стал свидетелем наихудшего. Его друг уже не вставал. Кровяное давление доходило до страшной цифры — 300. Сам писать он уже не мог, сил совсем не осталось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
