XLI
В последующие несколько восьмидневок мои доходы увеличились. Вместо того чтобы таскать вещи на рынок, я стал выставлять их в витрине лавки Дестрина. Это избавляло меня от необходимости платить рыночный сбор и мерзнуть на продуваемой зимними ветрами площади.
Первый стул принес аж три серебреника, хотя мне пришлось потратиться на лак для полировки и атлас для обивки сиденья. Похмыкав и постонав, Дестрин согласился с тем, что, поскольку материалы куплены за мой счет, их стоимость будет вычтена из его доли. Дейрдре по-прежнему наблюдала иногда за моей работой, а Брейгель позволял брать мелкие обрезки даром. Да и крупные, пригодные для серьезной работы, обходились мне всего в несколько медяков.
Гэрлок радовался всякой возможности покинуть стойло. Конюшню требовалось чистить, а это мне ой как не нравилось. Одно дело - сметать ароматные стружки, а совсем другое - выгребать навоз. Однако я делал это, а порой даже драил пол водой с едким мылом. От этого краснели руки, однако что-то внутри меня не позволяло допускать беспорядка - ни в лавке, ни в конюшне.
Чем дольше работал я с инструментами покойного Дормана, тем легче и лучше чувствовал дерево. Руки мои становились как бы продолжением моих мыслей. Иногда мне даже казалось, что я начинаю понимать отношение дядюшки Сардита к дереву и к его труду.
- Да кто же ты такой? - спросил как-то Дестрин, глядя на сделанное мною на заказ кресло для гостиной. Возможно, по меркам дядюшки Сардита оно и не было совершенным, но даже он одобрил бы мою работу. Зная, что заказчик - человек грузный, я углубил пазы и усилил крепления, но так, что изделие не стало выглядеть грубым и тяжеловесным.
В следующий миг Дестрин закашлялся, побледнел и пошатнулся. Я подался к нему:
- Тебе плохо?
- Сейчас пройдет... сейчас... все пройдет.
Но этого не случилось. Даже когда приступ кашля миновал и Дестрин смог выпрямиться, он оставался смертельно бледным. И тогда, впервые после прибытия в Фенард, я использовал свои способности для восприятия чего-либо иного, вроде структуры дерева. Я коснулся чувствами Дестрина... и отпрянул, как от удара. Все гармонические линии его организма были донельзя истончены и таяли чуть ли не на глазах. Это не являлось порчей или прикосновением зла, однако выглядело так, словно ремесленник был гораздо старше своих лет, словно он был древним старцем.
Непроизвольно, даже не подумав о том, что делаю, я немного укрепил его внутренний порядок.
- Кто же ты такой? - повторил он, придвигаясь поближе к очагу.
- Леррис, - ответил я, утирая лоб.
Дестрин покачал головой:
- Тебя обучал настоящий мастер, Леррис. Сам-то я владею лишь жалкой тенью ремесла и прекрасно это понимаю, но распознать способности и навык в другом могу. Когда ты берешься за рубанок или просто касаешься дерева, то напоминаешь моего отца. Иногда мне кажется, будто, глядя на кусок дерева, ты видишь его насквозь, словно находишься в другом мире.
- Я просто стараюсь заработать на жизнь, - мягко отозвался я. - Как и ты, Дестрин.
Он закашлялся и отмахнулся. На сей раз, с моей помощью, приступ закончился быстро.
- Проклятый холод, - пробормотал Дестрин. Потом мы встретились с ним взглядами, и он, кажется, что-то понял. И покачал головой. - Что будет со мной, когда ты уйдешь?
- Ты владел этой мастерской и до моего прихода, - отозвался я, стараясь заставить свой голос звучать твердо. Но мы оба понимали, что это не ответ.
Снаружи, сотрясая ставни и дребезжа стеклом, завывал ветер.
- Папа, ужин готов... - появившаяся у подножия лестницы Дейрдре выглядела такой маленькой и хрупкой, что казалось, будто этот ветер может унести ее прочь. Но подслушав случайно, как она торговалась из-за каких-то занавесок, я понял, что она вовсе не так уж беззащитна. И характер у нее железный.
- Пора перекусить, - согласился ремесленник.
Дейрдре подала ячменный суп и свежее печенье. Готовила она прекрасно. И улыбалась застенчиво и очень мило.
Той ночью, устроившись на своем топчане, я снова достал "Начала Гармонии". К тому времени я уже прочел этот опус по меньшей мере дважды.
К сожалению "прочесть" не означало "понять". Кое-что было, правда, совсем несложно. Например, я понимал, что мое вмешательство лишь ненамного улучшало самочувствие Дестрина и оттягивало неизбежный конец, но все равно он медленно умирал.
Вступление к книге полнилось невразумительными сентенциями, вроде "Учение без понимания способствует лишь умножению невзгод" или "Даже величайшим из великих доступно не все"...
Ну просто замечательно!
Я закрыл книгу и уставился в пустоту.
Чем дольше я мурыжил проклятую книженцию, тем больше возникало у меня новых вопросов. Бывало, я засиживался над ней допоздна, читал при тусклом свете масляной лампы, пока не начинали болеть глаза, но продраться сквозь нагромождения двусмысленностей, намеков и всяческой зауми так и не мог.
Прочесть книгу с начала до конца для меня было немыслимо. От этой затеи я отказался довольно быстро. Исходя из соображений собственного удобства, я начал с последних разделов, касавшихся механических аспектов гармонии. Таких, например, как воздействие на металлы с целью улучшения их характеристик. Во всяком случае, я мог попрактиковаться на гвоздях.
С помощью кастрюли с водой и свечи в качестве нагревателя я сумел уяснить на практике, как можно воздействовать на погоду. Меня весьма смущали предостережения насчет того, что всякое вмешательство такого рода может иметь далеко идущие и трудно предсказуемые последствия. Дожди в одном месте отзываются засухами в другом, и все такое прочее... Кастрюля со свечой тут помогали мало. Разве что воздух в одном месте становился влажнее, а в другом суше.
Итак, я сидел, привалившись к стене, старался вникнуть в смысл прочитанного и понимал лишь одно: кое-что недоступно даже для мастера гармонии.
Неожиданно я услышал легкие шаги, и за отгораживавшую мой угол занавеску заглянула Дейрдре. Я смутился, поскольку сидел в одних подштанниках, однако сказал:
- Заходи, Дейрдре.
Она проскользнула внутрь и остановилась у самой занавески. Наброшенный на ее плечи халат не скрывал поношенной белой сорочки, а обычно ниспадавшие до плеч волосы были убраны назад.
Я спустил ноги на пол и сел на топчане, как на стуле.
- Ты был когда-то жрецом? - голос ее был, как всегда, мягок. Не робок, а просто мягок и тих.
Я не ответил, и она, помолчав, присела на другой край топчана. До меня донесся едва уловимый запах роз.
- Тебе не спится?
Она кивнула:
- Я тревожусь о папе.
- Я тоже.
- Знаю... - она придвинулась ко мне. - И он... все понимает, только говорить не хочет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
