Разыскивая чулки под диваном, Лия подняла голову и увидела спящую мать и долго смотрела на нее. Вспомнила слова ее и Нюры: «Вот придет этот вертючий, житья мне не будет…» — и оттого неприятно ей видеть острый истончившийся носик из-под сбившегося на глаза белого платочка и полуоткрытый, ввалившийся рот. Выражение на лице ее казалось Лии злым, мстительным.
Шел дождь. В сквере напротив гнулись и метались под ветром молодые тополи. Где-то в отдалении рокотал гром. Было свежо, сыро.
«Вот возьму с получки отпуск. И поеду на озеро, — думала Лия, обгоняя спешащих на работу людей, — стану бродить по лесу, собирать грибы, ягоды, кататься на лодке и терпеливо лежать под солнцем — загорать. Как славно-то будет! А может, и Мишка приедет туда?»
Лия успокоилась и, предчувствуя какую-то перемену в своей жизни, повеселела, оживилась. И эта мысль «что-то будет» не покидала ее до цеха.
Там, в раздевалке, Лию окружили женщины.
— Лия, будь добра, поговори в своем цехкоме — путевочку бы мне в профилакторий. Уж не на курорт. Дороговато, — просила тетка Лена, недавно перенесшая операцию на печени.
— Поговорю, тетя Лена. Будет тебе путевка на курорт. Бесплатная. Дорогу только оплатишь… Как, девочки? Выпросим тете Лене путевку?
— Надо, надо. Мы с ней уж девятнадцатый год кирпичи таскаем, — сказала за всех курносая, рябоватая Груня. — Смирена больно. Слова за себя обронить боится. А чего стесняться — мы народ. Значит, должны друг о дружке думать, помогать. А то мода завелась — каждый о себе. Этак-то далеко ли уедем?
Эти слова привели в смущение тетку Лену. И она, пряча свои короткие седые волосы под каску, не вынесла внимания к себе, запротестовала:
— Да че это вы — смирена да смирена. Не смирена я вовсе. Забыли, как Мишке Нагорному раствором прическу портила?
— Шелопут он, Мишка. Всех подряд щупает. Тоже, молоденьку нашел… — сказала Груня.
Лия вспыхнула и, чтобы не заметили этого, сунулась в свой шкаф, будто что-то искать.
— Рукавицы опять завалялись, — прошептала там.
Ей жалко Мишку. «И вовсе не шелопут. И не всех щупает. Так только, балуется. Не нравится он Груне».
Груня как-то сказала Лии:
— Ты, доченька, не влюбись в него… Шелопут он, Мишка-то. Для жизни ветреный. Тридцать лет уж — и все хаханьки…
— Да нет, тетя Груня, хороший он… — потупляя глаза, сказала тогда Лия.
— Ой, бяда! — испугалась Груня. — Да ты никак любишь его?
Они сели на штабель кирпича. И Лия зачем-то заплакала. А Груня снова, как много лет назад, гладила Лию по голове.
— Доченька ты моя? — шептала. — Вот беда-то свалилась.
У самой у нее было трое сыновей. Старший уже служил в армии.
— Лия, ты спроси там насчет холодильника. Говорят, ко Дню металлурга талоны будут? — потянула за рукав спецовки полная круглолицая Тоня Мельничук. — Семьища замучила. А так бы сварить ведро. Дня б на два хватило…
— Тебе ж давали талон?
— Так на маленький. Я его хоть кому отдам. Нам бы самый большой…
— Спрошу, Тоня. Если будут, может, кто и пообменится, — пообещала Лия, зашнуровывая ботинки с железным передком. Это чтоб ногу кирпичом не ушибить.
В проходе вспыхнул хохот и сразу затих. Женщины расступились.
Выйдя из-под душа, вся в капельках воды, по раздевалке, исполняя индийский танец, шествовала Наташка Кучина.
Женщины смотрели на нее: кто с завистью, кто с восхищением, другие постарше, устав от своих горестей и забот, с безразличной, блуждающей улыбкой.
— Во дает, а?!
— Эй, кто там? Отворяйте двери. Пусть все видят…
— Парня бы ей, нецелованного!
— Этакая изведет…
— Наташ, а на сцене ты хуже пляшешь, — сказала Лия, втайне завидуя Наташкиной красоте.
У Наташки чистое, тонкое лицо, цыганские отчаянные глаза.
— Девочки, так я только для вас…
— Добрый день будет! — сказала Груня, улыбаясь. — С утра весело…
«Хорошо! — думала Лия. — Хорошо, что есть эти женщины! И вдруг случись что у кого, все прибегут. Помогут». А на днях у Наташки радость была: муж с юга приехал. Фруктов привез. Наташка обежала всех, собрала, кинулась угощать яблоками, персиками.
— Да ты бы варенье сварила, непутеха! Что ты нас кормишь? — журила добродушно Груня.
— А-а, — отмахивалась Наташка, — варенье в магазине есть.
Спускаясь со второго этажа, Лия неожиданно столкнулась с Мишкой. Мишка вылетел из своей раздевалки с песней:
— «Ты жива еще, моя старушка, — и, театрально обняв Лию, сказал: — Жив и я, привет тебе, привет!..».
— У-у, дурной! Чуть не сшиб, — сказала Лия, теряя голос и кротко опуская глаза.
— Как живешь, Рыжая? — У Мишки все были рыжие. — Дай я тебя поцелую?
— Ну вот еще! — запоздало возмутилась Лия, растирая щеку. — Хоть бы побрился…
— Это я хочу сохранить свою первобытность.
— А кому это надо?
— Мне. Ну, пока, Рыжая!
И пошел, догоняя женщин, высокий, сутулый, с отчаянной веселинкой в глазах.
— А ну, рыжие! Которая из вас полюбит меня? С ног до головы осыплю золотыми стружками.
Полез обниматься.
— Сгинь! — отмахнулась тетка Лена.
— Иди-и сюда, моя хорошая! — позвала Наташка. — Я те врежу!
— Мишка, оженю я тебя, шелопута! Ой, намыкаешься! — пообещала Груня.
— Ожени, теть Грунь! — взмолился Мишка. — Ввек не забуду. Сам-то я никак не насмелюсь. Ожени, а?
Лия шла сзади. Прислушивалась и томилась сердцем, с ужасом думая о том, что Мишка и впрямь возьмет да и женится. Что тогда с ней будет? «Вот дуреха! — укорила себя Лия. — Да неужели на нем свет белый клином сошелся?»
И она представила, как станет жить дальше с матерью, ругаться каждый день, и совсем уже тогда нечего ждать и не о ком думать, мечтать, и не во что верить.
А он, паразит, идет себе похохатывает. И не знает, что Лия уже устала думать о нем. Ой, Мишка, Мишка!
Она вспомнила, как недавно шла с семинара профгрупоргов мимо пивного бара и две женщины честили принародно своих мужей: «И пьяницы-то, и забулдыги, и лодыри…»
А старенькая, седая женщина, из прохожих, подошла да и говорит:
— Бросьте вы, бабы, мужика русского позорить! Приведись завтра беда — воевать пойдут. Вы же и заголосите…
Очередь за пивом утихла, а она прошла, пронесла мимо пьяных и спорящих свое незабытое горе.
— Миша! — насмелившись, позвала Лия. — Миша!
Мишка хохотал. Не слышал.
Она вдруг догнала его, тихонько дернула за рукав:
— Подожди, Миша… Слушай, что скажу…
— Что? — Мишка тревожно смотрит на нее, хотя губы еще смеются и постепенно гаснут.
— Я, может, замуж выхожу — вот что. У него мотоцикл есть, вчера весь день катались… — говорит она и краснеет, понимая, что говорит что-то несуразное, странное… Сердце падает, ноги не слушаются, и ей хочется сейчас одного — убежать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
