Перейдя замерзшую реку, рязанцы увидели много землянок, в которые, спасаясь от метелей, запрятались русские ратники. Землянки растянулись длинной цепью, едва выделяясь из сугробов снега. Только вьющиеся дымки, проникавшие сквозь волоковые оконца и отверстия в крыше, говорили, что под снегом живут, что там тепло, в горшках кипит похлебка и гуторят русские люди.
Глава одиннадцатая
На сицких болотах
Князю Васильку не спалось. Он поворачивался с боку на бок, поправлял шубу, которой был прикрыт. Он лежал на полу, на ворохе сена, с краю близ двери. Возле него вповалку спали его дружинники, храп раздавался со всех сторон. Из двери дуло. В щелях жалобно свистел ветер.
Князя неотступно мучила мысль: «Что делать в такой великой народной беде?» – и черные мысли, одна тяжелее другой, отгоняли сон.
«Что здесь готовит дядюшка, князь Георгий? Не себе ли устраивает новую вотчину? Не ждет ли он, пока татары сами уйдут? Тогда он – сильнейший князь северной Руси – поставит здесь новый стольный город, такой же пышный, как его Владимир. Уже не раз он говорил, что следует соорудить здесь и клети, и закрома, и водяные мельницы, запрудив в трех местах реку: народу-де ратного прибывает больно много, и не разумнее ли самим молоть зерно… А там, за лесами, пылают погосты, рыщут татары и рубят всех, кто только попадется в их жадные руки… Я долго медлить не буду. Если князь Георгий не начнет воевать, я уйду с моими ростовскими ополченцами в леса. Буду близ больших дорог ловить татар и добираться до их злого змея – хана Батыги…»
Князь поднялся, ощупью в темноте нашел холщовые онучи, повешенные на горячей печи, обернул ими ноги, сверху намотал шерстяные обвертки и подвязал кожаные лапти. Надел полушубок, туго затянул ремень с прямым мечом и толкнул дверь. В избе все продолжали крепко спать.
Молодой месяц светил с правой стороны на спокойном, беззвездном небе. Ветер хлестал лицо колючим снегом. Князь пошел вдоль лагеря. До рассвета недалеко. На белом снегу резко выделяются бревенчатые новые избы, землянки, засеки. Тихо в боевом лагере. Все спит. Враг далеко. Кто забредет в жестокие морозы в такую трущобу! Ни дозорного оклика, ни стука, ни скрипа шагов…
Князь присел на бревенчатой кладке. Тоска охватила его сердце.
«О русская земля! – думал он. – Лежишь ты прекрасная, привольная, раскинувшись на снежных полянах, в лесных чащах. Только лесные буераки да мужицкая сила – вся твоя защита! Эх, сбежались бы все мужики со всех погостов, повел бы их в бой старый Илья Муромец! Какой коварный враг устоял бы тогда? Отогнали бы всех врагов, как раньше отгоняли! Ворвался к нам народ чужой, злобный и немилостивый. Пробрался он в самую глубину, в сердце русской земли, расколол ее на мелкие клочки и грызет, и гложет, и рвет, не давая передышки… Эх! собраться бы с силой и сбросить с плеч насевшего врага!..»
Слышно, как брякнуло стремя. Впереди скользит тень. Всадник все ближе. Князь застыл на месте и вглядывается. Кому сейчас дело, кому забота бродить среди ночи по лагерю? Не князь ли Георгий? Конь высокий, стройный, половецкий. Всадник не русский! Как он попал сюда? А вдруг это татарин?.. Князь Василько сжимает рукоять меча и бросается вперед. Конь прыгает в сторону, всадник мчится прочь поляной, к лесной просеке и скрывается в густых елях.
– Татарин!.. Лазутчик!..
Василько бросился за ним, но не догнать! С другой стороны показался новый всадник. Впереди него пегий пес-волкодав.
«Опять враг? Нет, уж его не упущу…»
Всадник все ближе. Конь поджарый, стройный, идет спокойной тропотой. Пес зарычал и остановился. Всадник натянул повод.
– Кто идет?
– Гонец из Владимира. К великому князю Георгию Всеволодовичу.
– Попал как раз куда надо. Давно ли из Владимира?
– Давно. Уже дней пятнадцать. Пришлось кружить. Татары грозят отовсюду. Раза три от них отбивался. Только добрый конь выручил.
– Что слыхать о Владимире?
– Я выехал – Владимир еще стоял. А в пути уже ходили дурные слухи…
– Ужели пал Владимир?
– Да, говорят, сожжен! Рассказывают, небо три дня было красным…
Князь Василько опустил голову. Но лишь на миг. Он тотчас же очнулся:
– Сейчас, перед тобой, здесь проехал всадник. Я окликнул его, и он ускакал…
– Наш не ускакал бы! Это татарин, соглядатай! Берегись! Татары близко! И охнуть не успеем, как навалятся…
– Пойдем скорее к князю!
Глава двенадцатая
Буря бушует над Ситью
Торопка, приехав в лагерь гонцом из Владимира, встретил здесь земляков. Они рассказали, что отец его, Савелий Дикорос, был в боевом стане и уехал накануне с обозом за мукой, зерном и сеном. Остаться в лагере Торопке не пришлось. Князь Василько Ростовский поручил ему отправиться в сторожевой дозор, на перекресток дороги, ведущей от Сити к городу Мышкину.
– Твой конь что ветер легкий, – сказал князь Василько. – Если покажется татарский разъезд, скачи сюда, чтобы мы вовремя ополчились.
В лощине под высоким яром, среди наваленного грудами хвороста, тихо потрескивал небольшой костер.
– Время-то какое! Татары всюду так и шныряют, вынюхивают. Увидят в лесу огонь – разом налетят… Не успеешь и молитву прочесть, как без головы останешься!
Потому сторожа огородились хворостом и лесинами, чтобы ночью татары не приметили огня.
За яром стеной наступал густой вековой бор. Он тянулся далеко на север, как говорили охотники – до самого Студеного моря.[200] Сквозь этот бор можно ходить только звериными тропами, зная приметы и заговоры. Эти тропы веками прокладывало зверье и лесные чудища, лешие и кикиморы. Если ступить вправо или влево от тропы, там столько бурелому и такой сырой мох, что сразу провалишься по плечи…
У костра лежали четыре молодца, из тех, кому ни дождь, ни снег, ни буря-завируха, ни ведьмино заклятье – все нипочем! Завернутые в овчины и звериные шкуры, они подложили под себя еловые ветки, из ветвей же сделали косой навес и беспечно слушали песни зимней вьюги. Они жарили на углях тонкие ломтики конины. На сучьях рядом была растянута рыжая шкура коня, которого ратники поторопились прирезать на обед, пока он сам с голодухи не протянул ноги. Рядом с ними лежал Торопка, а возле него калачом свернулся верный Пегаш.
Все четверо дозорных – молодцы-удальцы, узорочье рязанское – ускользнули из-под Рязани от татарских арканов и стали сами своей четверкой воевать «вольными охотниками» в лесах, вылавливая отставших татар. Услыхав, что князь Георгий Всеволодович собирает где-то на верхней Волге войско, они прибежали к нему на охотницких лыжах. По его приказу они были поставлены сторожевыми дозорными на этом яру, на глухой дороге.
Князь дал им доброго коня, чтобы, в случае тревоги, быстро сообщить в лагерь. Князь не выделил для коня корма, – добывайте себе сами запас как знаете! А кругом ни стога, ни болотных камышей! Поэтому сторожа решили положиться на свои верные ноги и легкие, прочные лыжи, а коня съели.
Дозорные коротали время, рассказывая о подвигах богатырей, о чудесах муриев и колдунов. В этот дозор попал Торопка. Он слушал рассказы и косился на рыжую шкуру коня, боясь, как бы и его гнедой не испытал такую же участь.
– Как-то, – рассказывал один, – идут по лесу мужики и видят, плетется маленький горбатый старичок и тащит вязанку дров в десять раз его больше. «Зачем, стар-человек, в лесу дрова тащишь? Дров-то кругом сколько хочешь!» – «Знать, так нужно, я родную землю спасаю. Я на татар с поленьями воевать иду». – «Как же ты, чудной, воевать поленьями будешь?» И вдруг в этот миг налетели татары. Тут горбатый старичок рассердился, бросил вязанку на землю и стал дровами кидать в татар. Бросит полено – воин встает, бросит другое – войско наступает. В трубы играют, в барабаны бьют, мечами машут. Набросились молодцы на татар и всех как косой скосили… Верные люди говорили: этот горбатый старичок уже пришел на Сить воевать с татарами…
– А еще пришел сюда мужик, – рассказывал другой дозорный. – Борода у него длинная, а усы как у сома, он их за уши закручивает. Так он хвалился, что может бурю, и дождь, и вёдро, и ростепель заговорами призывать. Ему все мурии, и белые и черные, послушны. «Призову, – говорит, – муриев, они татар заморозят, снегом засыплют, – тут им и смерть придет. Русских же людей, хрестьянских, мурии не тронут, потому заклятие подходящее знают». А звать этого ведуна – Барыба…
Оставаться в дозоре Торопке не пришлось. Через просеку, что вела к реке Сити, увидел он вдали черный дым.
– Да ведь это Боженки горят! – всполошились мужики. – Не привалила ли татарва?..
Один ратник остался в дозоре, остальные поспешили к боевому стану.
Глава тринадцатая
Страшная весть
В избе попа Вахрамея, склонившись над старым, потемневшим дубовым столом, опустив голову на ладони, сидел князь Георгий. Он вцепился пальцами в полуседые вьющиеся волосы и глухо стонал. Перед ним лежал пожелтевший лоскуток пергамента, вырванный в спешке из священной книги. Князь в который раз уже перечитывал неровные строки, написанные большими буквами знакомым почерком княгини Агафьи:
