Алла Демидова ездит по миру. Вчера по ТВ был фильм "Бесы" Таланкина, где Алла играет хромоножку. Сам фильм - катастрофа, актеры ужасны, но Алла играет замечательно, одна за всех.
[17 июля. На чемпионате мира по футболу три великих тенора пели в Лос-Анджелесе. Замечательно. И пели "Дорогой длинною" Бориса Фомина. Этот композитор, мамин учитель, аккомпаниатор и приятель, с которым она работала с 1937 года, в 1938-м был арестован, потом выпущен с отбитыми печенками. Песни его были запрещены и лишь после 1953 года мало-помалу разрешены, в том числе и "Дорогой длинною". В зиму 41/42 у него родился сын, и мама приютила их у нас на Разгуляе, так как была печка, а у них дома не топили. Мальчик спал в "кресле Маяковского". Жили туго, холодно, впроголодь, Фомина не исполняли, маленький ребенок, отец недавно из тюрьмы...
Это все я вспомнил, когда смотрел трех великих теноров, которые пели на весь мир ранее запрещенный романс полунищего композитора. Неисповедимы пути...]
Нас сотрясли два юбилея. 60 лет Жванецкого праздновали с невиданной помпой, его не сравнивали разве что с Иисусом (а могли бы в ажиотаже). Но с Моцартом - это мы слышали своими ушами. Передачи были очень славные, и мы много смеялись.
70 лет Окуджаве - это был всенародный праздник, все время писали о нем, без конца пели. Элик сделал с ним замечательную передачу, Булат там такой скромный, умный - действительно интеллигентный. В новом театре на Трубной отмечали юбилей, а на площади, сколько хватало глаз, стояла толпа и смотрела установленные гигантские телевизоры. А когда его вывели на балкон, вся площадь запела "Франсуа Вийона"... И это уже плюс второе поколение!
Проездом на Кипр была у нас Светлана Параджанова, которая все еще красивая. Она очень славная. В Киеве выпустили сборник его писем из тюрьмы (в том числе и нам) - в переводе на украинский! Мы даже не можем прочесть.
[28 июля. Смотрел "Момент истины" с Шеварднадзе. Он производит симпатичное впечатление. Ведь своей властью он помиловал Параджанова. Все (почти) "Моменты истины" интересны персонажами, а Караулов раздражает своим прокурорским тоном и глупым видом. Хотя он далеко не глуп, раз заманивает таких интересных и знаменитых людей и заставляет их разговаривать. Нравится, что он делает, а не как.]
29 августа. Умер Смоктуновский. Очень мне его жаль, хотя он и боролся против нашего вселения на Икшу. Даже суд был, где мы находились по разные стороны баррикад. Но и потом мы продолжали быть в добрых отношениях. Я очень любил его - замечательного и неповторимого Артиста - и никогда не путал его с председателем правления дачного кооператива.
Вчера встретил на Икше Суламифь Михайловну, выразил ей соболезнование.
- Спасибо. Он вас, Вася, любил.
- Я знаю.
А я не стеснялся говорить ему, что он гениален. Не на панихиде, а при жизни. Еще давно, у Товстоногова, после "Идиота" я пришел к нему за кулисы, потрясенный. И потом, после "Иудушки". И недавно, на премьере "Возможной встречи". Он был такой радостный. И вдруг...
Вскоре после того, как Смоктуновского не стало, мы встретились на опушке леса с Георгием Жженовым, у которого дача неподалеку от нашего дома на Икше. Естественно, что разговор зашел об Иннокентии Михайловиче, которого Жженов знал дольше, чем кто-либо из нас.
- С сорок восьмого года. Меня после второй посадки определили в ссылку в Красноярский край и сказали, чтобы я сам искал себе работу. Я оформился у кума и подался в Норильск, там был какой-никакой театр. Добрые люди помогли, и вот там я встретился с Кешей, он уже работал в театре. Мы подружились очень быстро, как бывает в молодости.
- А сколько он там уже работал?
- По-моему, с сорок седьмого года. Он туда смылся из Красноярска, у него там матушка жила. В Красноярск он попал после плена, из которого чудом бежал и чудом избежал репрессий, обычных на родине после плена. Но все-таки он опасался и подался в Норильск в надежде, что не тронут, ибо туда ссылали. Многие ссыльные избежали второй посадки именно в Норильске, их считали возможным не арестовывать вновь, поскольку они и так были уже в Норильске. Мы с Кешей думали, что именно это обстоятельство и уберегло его после плена. Отношения наши были весьма сердечные и вполне ироничные...
- Кстати, кто был старше?
- Я, на десять лет.
- Ироничны, наверно, были вы к нему - и потому, что у него не было профессионального образования, и потому, что он был моложе?
- Ну, в какой-то степени. Но он мне сразу же показался способным человеком, ведь мы много разговаривали, мы дружили. У нас был восьмиквартирный дом - общежитие театра. Там жил я, ссыльная морда, мне дали комнату, и Кеша все время пасся у меня, а где жил он - даже не знаю. Снимал то один угол, то другой. В хорошую погоду мы гуляли в парке, а несколько раз он меня провожал отмечаться к начальнику и ждал у крыльца. В такие часы он всегда бывал грустный, понимал, что такое могло быть и с ним. В театре платили гроши, и Кеша пару раз увольнялся, уходил бухгалтером на кирпичный завод, в бухгалтерию или в отдел снабжения. Кстати, там Андрей Старостин был главным бухгалтером, тоже ссыльный. Он над ним шефствовал, помогал ему. Так что не скажу, что Кеша сильно увлекался театром и был фанатиком. Но все же хоть и уходил, однако возвращался на сцену.
- Вы не помните, какие роли он там играл?
- В какой-то комедии плаща и шпаги он играл второго любовника, комедийного, а я серьезного. В "Живом портрете" (кажется, Моретто) я одного дона играл, он - другого. И в "Хозяйке гостиницы" смешно играл, по-настоящему смешно.
- А театр большой был?
- Мест пятьсот-шестьсот. Играли мы по восемнадцать, а то и больше премьер в год. Все это заставляло работать очень активно и очень быстро. Актеры там были достаточно известные в актерской среде - Константин Никаноров или, скажем, Урусова. Несмотря на преклонный возраст, она сейчас сыграла у Львова-Анохина в "Письмах Асперна".
- Она была вольнонаемная или...
- Ссыльная. Урусова, кажется, была дворянка. Так компания была смешанная и вольняшки, и ссыльные. Скажем, играли мы "Три богатыря": Добрыня Никитич, Илья Муромец - Никаноров, ссыльная морда, и я, Алеша Попович, - тоже. Царевна и боярышни - тоже ссыльные женщины, а какой-нибудь боярин за семнадцатой колонной - вольняшка. Вот такой был "МХАТ".
- А о чем вы с Иннокентием Михайловичем говорили?
- Разве вспомнить? Почти полвека прошло. В пятьдесят третьем году как-то сидим мы у меня в комнате за столом, перед нами зубровка стоит, и ведем мы разговоры "за жизнь". Я ему говорю: "Кеш, ну я сын врага народа и сам ссыльный, а ты какого черта тут сидишь? Уже кончились времена, когда надо было бояться, Сталин откинул копыта - уезжай отсюда. Ты молодой, способный, я тебе дам рекомендацию". И написал письмо Райкину, мы с ним вместе учились в Ленинграде, только он был на курс старше. А Кеша говорит, что у него нет денег. Я дал ему пятнадцать тысяч и говорю, что научу, как надо заработать: "Купи такой-то увеличитель, штатив, остальное я тебе дам. Научишься снимать и быстро заработаешь деньги на поездку". Я тогда фотографией зарабатывал.
- И Смоктуновский начал снимать?
- Да, и через две недели приносит мне долг. Смеется. И уехал с моим письмом. Аркадий Исаакович был где-то на гастролях. Они встретились, и Райкин пообещал взять его к себе в труппу, но по возвращении в Ленинград. А Кеша пока что очутился в Сталинграде. Там была Гиацинтова с театром, ей он чем-то понравился, и она пригласила его в Москву. А он уже женился и написал мне в Норильск "женился, в восторге и все прочее" и вложил фото ее, но не позитив, а негатив, поленился, черт, печатать. А я долго полоскал его в своей лаборатории, прежде чем проступило ее лицо. Брак их был недолговечным, и, когда я потом говорил с ним о сталинградской жизни, он рассказал, что много там пил. Но я уверен, что он сочинял, никогда он не "пил", сто грамм выдавал за литр. Просто ему нравилось так говорить.
- А что с Гиацинтовой?
- Она сдержала свое слово, но в театре были какие-то трудности, и он там выступал на разовых, ночевал в костюмерной. К нему в театре благоволили, особенно девушки, пригревали его, бездомного, старались протежировать. Так бывало во всех городах.
- Он пользовался успехом?
- Да, да. Такой был ироничный, легкий, ни к чему не обязывающий. Но я про этот московский период мало знаю, мы стали общаться, когда он перебрался в Питер, я ведь там работал. Кеша стал сниматься в "Солдатах". В это время Товстоногов приступил к "Идиоту" и репетировал он с Петей Крымовым, прекрасно репетировал. А у Крымова начался запой чуть ли не за несколько дней до генеральной, и Товстоногов его уволил. И редактор с "Ленфильма" Светлана Пономаренко сказала ему о Кеше. Он его попробовал, и тот ему сразу понравился. Я рассказываю схематично, но Кеша состоялся в Мышкине и стал "звездой". Я, помню, его спрашивал: "Как тебе играется?" - "Хорошо". - "А почему?" - "Знаешь почему? Я разговариваю тихо, а они все громко. И они меня слушают, прислушиваются".
