— А к тому же, — сказал Жак, — империалистические правительства отлично видят, что страх работает на них, и старательно поддерживают его! Политику Пуанкаре, французскую внутреннюю политику последних месяцев, можно определить так: методическое использование страха всей нации…
Филип, не слушая его, продолжал:
— А самое отвратительное… (Он засмеялся коротким смехом.) …нет, самое комичное — это то, что все государственные деятели изо всех сил стараются скрыть этот свой страх, выставляя напоказ всевозможные благородные чувства, смелость…
Он прервал свою речь, заметив, что к ним приближается Антуан в сопровождении какого-то человека лет сорока, которого Леон только что ввел в гостиную.
Оказалось, что это Рюмель.
У него был такой представительный вид, как будто его нарочно создали для официальных церемоний. Массивная голова была откинута назад, словно под тяжестью пышной гривы, светлой и уже слегка седеющей. Густые короткие усы с сильно приподнятыми кончиками придавали некоторую рельефность его плоскому жирному лицу. Глаза были довольно маленькие, заплывшие, но подвижные зрачки какой-то фаянсовой голубизны озаряли двумя живыми искрами эту по-римски торжественную маску. Все вместе придавало ему довольно характерный облик, и можно было представить себе, как использует его в свое время какой-нибудь фабрикант бюстов для субпрефектур.
Антуан представил Рюмеля Филипу, а Жака — Рюмелю. Дипломат склонился перед старым врачом как перед современной знаменитостью; затем с вежливой предупредительностью пожал руку Жака. Казалось, он раз навсегда сказал себе: «Для человека, находящегося на виду, простота манер — это лишний козырь».
— Бесполезно рассказывать вам, дорогой мой, о чем мы беседовали, — начал атаку Антуан, положив ладонь на рукав Рюмеля, который улыбался любезно и снисходительно.
— Вы, сударь, располагаете, разумеется, такими сведениями, которых у нас нет, — произнес Филип. Он внимательно осматривал Рюмеля своими хитрыми глазками. — Что касается нас, профанов, то, надо признаться, чтение газет…
Дипломат сделал неопределенный жест:
— Не думайте, господин профессор, что я осведомлен много лучше вашего… — Он убедился, что его шутка вызвала улыбку, и продолжал: — А вообще я не думаю, что следует представлять себе вещи в особенно мрачном свете: мы вправе — даже обязаны — утверждать, что сейчас имеется гораздо больше оснований для спокойной уверенности, чем для того, чтобы отчаиваться.
— И слава богу, — заметил Антуан.
Он устроил так, что Филип и Рюмель приблизились к другим гостям и уселись посредине комнаты.
— Основания для спокойной уверенности? — с сомнением произнес Халиф.
Рюмель обвел своими голубыми глазами присутствующих, которые окружили его кольцом, и задержал их на Штудлере.
— Положение серьезное, но преувеличивать не следует, — заявил он, немного откинув голову. И тоном государственного мужа, который обязан подбадривать общественное мнение, он с силой произнес: — Запомните, что элементы, благоприятствующие сохранению мира, все же преобладают!
— Например? — продолжал спрашивать Штудлер.
Рюмель слегка нахмурился. Настойчивость этого еврея раздражала его; он ощутил в ней глухое недоброжелательство.
— Например? — повторил он, словно ему оставалось только выбирать. — Ну, во-первых — англичане. Центральные державы с самого начала встретили в Foreign office [42] энергичное сопротивление…
— Англия? — прервал Штудлер. — Уличные столкновения в Белфасте! Кровавые мятежи в Дублине! Печальный провал ирландской конференции в Бекингеме! В Ирландии начинается форменная гражданская война… Англия парализована ударом ножа в спину!
— Ну, это не более как заноза в пятке, уверяю вас!
— Господина Антуана просят к телефону, — сказал Леон, появляясь в дверях.
— Скажите, что я занят, — сердито крикнул Антуан.
— Англия еще и не то видала! — продолжал Рюмель. — Ах, если бы вы знали, как я, хладнокровие сэра Эдуарда Грея{71}… Это замечательный тип дипломата, — продолжал он, избегая глядеть на Штудлера и обращаясь в сторону Филипа и Антуана. — Старый сельский аристократ, у которого совершенно особое представление о том, каковы должны быть международные отношения. Он разговаривает со своими европейскими коллегами не как официальное лицо, а как джентльмен с людьми своего круга. Я знаю, что он лично был шокирован тоном ультиматума. Вы могли убедиться, что он тотчас же начал действовать с большой твердостью, одновременно увещевая Австрию и рекомендуя умеренность Сербии. Судьбы Европы отчасти находятся в его руках, а эта самые лучшие, самые честные руки.
— Германия все время отвечала ему отказом… — опять прервал Штудлер.
Рюмель не дал ему договорить:
— Осторожная и вполне понятная позиция нейтралитета, которую заняла Германия, сначала могла служить препятствием для английского посредничества. Но сэр Эдуард Грей не признает себя побежденным и, — я могу говорить, раз это завтра, а может быть, и сегодня вечером появится в прессе, — Foreign office подготовляет совместно с Кэ-д’Орсе новый проект, который может оказаться решающим для мирной ликвидации конфликта. Сэр Эдуард Грей предполагает немедленно устроить в Лондоне совещание германского, итальянского и французского послов для обсуждения всех спорных вопросов.
— А пока будут продолжаться благородные хождения окольными путями, — сказал Штудлер, — австрийские войска займут Белград!
Рюмель дернулся, словно его укололи булавкой.
— Но, сударь, я полагаю, что и в данном случае вы плохо осведомлены! Несмотря на видимость военных демонстраций, ничто не доказывает, что между Австрией и Сербией происходит что-либо более серьезное, чем простые маневры… Не знаю, придаете ли вы цену капитальнейшему факту: до настоящего времени ни одному европейскому правительству не было передано дипломатическим путем официальное объявление войны! Более того: сегодня в полдень сербский посол в Австрии все еще находился в Вене! Почему? Потому что он служит посредником в активном обмене мнениями между обоими правительствами. Это очень хороший признак. Раз переговоры продолжаются!.. Впрочем, даже если бы действительно последовал разрыв дипломатических отношений и даже если бы Австрия решилась объявить войну, я имею основания считать, что Сербия, уступая разумным влияниям, отказалась бы от неравной борьбы трехсот тысяч человек против миллиона пятисот тысяч и что ее армия начала бы отступать, не принимая боя… Не забывайте, — добавил он с улыбкой, — пока не заговорили пушки, слово принадлежит дипломатам…
Взгляды Антуана и Жака встретились, и Антуан заметил в глазах брата весьма непочтительный огонек: очевидно было, что Жак не слишком высокого мнения о Рюмеле.
— Вам, наверное, было бы труднее, — вставил с улыбкой Финацци, — найти основания для оптимизма в поведении Германии?
— Почему же? — возразил Рюмель, окинув окулиста быстрым, пронизывающим взглядом. — В Германии влияние воинственно настроенных элементов, которое отрицать не приходится, уравновешивается другими влияниями, имеющими большое значение. Поспешное возвращение кайзера, — он сегодня ночью будет в Киле, — по-видимому, изменит политическую ориентацию последних дней. Известно, что кайзер будет до конца возражать против риска, связанного с европейской войной. Все его личные советники — убежденные сторонники мира. А одним из тех его друзей, к мнению которых он особенно охотно прислушивается, является князь Лихновский, германский посол в Лондоне, я имел в свое время честь познакомиться с ним в Берлине: это человек рассудительный, осторожный и пользующийся в настоящее время большим влиянием при германском дворе… Имейте в виду: вступая в войну, Германия рискует очень многим! Если границы ее окажутся блокированными, империя в буквальном смысле слова подохнет с голоду. Раз Германия не сможет получать из России зерно и скот, то не сталью же, не углем, не машинами прокормит она свои четыре миллиона мобилизованных и шестьдесят три миллиона прочего населения!
— А что им помешает покупать в другом месте? — возразил Штудлер.
— То, что им придется платить золотом, ибо немецкие бумажные деньги очень скоро перестали бы приниматься за границей. Ну так вот, расчет сделать очень легко: германский золотой запас всем хорошо известен. Уже через несколько недель Германия не сможет продолжать вывоз золота, который придется производить ежедневно; и тогда наступит голод!
Доктор Филип засмеялся коротким гнусавым смехом.
— Вы с этим не согласны, господин профессор? — спросил Рюмель тоном вежливого удивления.
