Несмотря на грозу – а может быть, именно из-за нее, – кто-то зажег факелы Вышнего Пути вдоль всего восточного склона хребта, а светильники, рдеющие в густом тумане, обозначали изгибы и повороты деревянных галерей, поднимающиеся и спускающиеся лестницы, новые мосты. Мы прибыли на Пхари-Базар как раз на закате, хотя из-за непогоды казалось, что уже гораздо позже. Там к нам присоединились остальные группы, направлявшиеся в Зимний дворец, и через расселину на запад двинулась внушительная вереница человек из семидесяти. Паланкин Дорже Пхамо по-прежнему покачивался рядом с нами, и, по-моему, не я один завидовал его обладательнице, сидевшей в тепле и сухости.
Честно говоря, я был разочарован: мы планировали прийти в Поталу на вечерней заре, когда от протянувшихся с севера на юг хребтов и высоких пиков еще исходит мягкое альпийское сияние. Я ни разу не бывал в этих краях и с нетерпением ждал, когда покажется дворец. Перед нами открылся уходящий вдаль ряд карнизов и галерей, озаренных светом факелов, – это и был широкий Вышний Путь между Пхари и Поталой. У меня в рюкзаке лежал лазерный фонарик: уж и сам не знаю, зачем я его захватил – то ли для самообороны в случае чего, то ли дорогу во тьме отыскивать. На этом отрезке самой оживленной из дорог толстая корка льда была везде, где только можно – на скалах, террасах, пеньковых перилах мостов и на ступенях. Не представляю, как можно даже близко подойти к канатке в такую-то погоду, но поговаривали, что самые отчаянные из гостей добирались именно так.
В Запретный город мы вступили часа за два до начала приема. Тучи немного рассеялись, дождь стих, и, впервые увидев Зимний дворец, я невольно затаил дыхание, напрочь забыв обо всех мелких огорчениях.
Зимний дворец стоит на громадном пике, возносящемся на фоне высочайших вершин Кукунора с хребта Желтая Шапка. Сквозь разрывы в облаках нам открылся Дрепань – монастырь, приютивший тридцать пять тысяч монахов, он окружает город – ярус за ярусом – высокими каменными зданиями, взбирающимися по отвесным склонам; тысячи окон сияют светом фонарей, на балконах, террасах и у входов горят факелы; а позади и выше, золотыми кровлями касаясь клубящихся облаков, высится Потала – Зимний дворец далай-ламы, – переливающаяся мириадами огней, подсвеченная последними отблесками зари на вершинах Кукунора.
Здесь помощники и провожающие повернули обратно, в Запретный город вошли только приглашенные.
Вышний Путь стал ровнее и шире, превратившись в настоящий тракт пятидесяти метров шириной, вымощенный золотыми камнями, обрамленный рядами факелов и окруженный бессчетными храмами, ступами, кумирнями, постройками внушительных монастырей и гарнизона. Дождь совсем перестал, тракт блестел золотом, а перед колоссальными стенами и воротами Дрепаня и Поталы сновали сотни и сотни красочно разодетых паломников и жителей Запретного города. Монахи в шафранно-желтых рясах держались небольшими, молчаливыми группками; дворцовые чиновники в ярко-красных и роскошных пурпурных одеждах и желтых шляпах, смахивающих на опрокинутые блюда, целеустремленно вышагивали мимо солдат в синей форме, с черно-белыми полосатыми пиками; пробегали курьеры в облегающих оранжево-красных или сине-золотых костюмах; плавно выступали придворные дамы в длинных шелковых платьях – небесно-голубых, нежно-лазоревых и кобальтово-синих, – шелестя шлейфами по влажным камням золотой мостовой; красношапочники – в малиновых шелковых шляпах с малиновой же бахромой; друнгпа – народ лесистых долин – в косматых папахах из овцекозьего меха и костюмах, украшенных яркими белыми, красными, рыжими и золотыми перьями, и заткнутыми за кушаки длиннющими церемониальными саблями; и наконец, простые люди Запретного города – конечно, не такие колоритные, как сановники, повара, садовники, слуги, учителя, каменщики и камердинеры, – все до единого в зелено-синих или оранжево-золотых халатах, а челядь Зимнего дворца далай-ламы – численностью в несколько тысяч – мелькала там и тут в малиново-золотых одеждах и неизменных шляпах из войлока и шелка с жесткими полями шириной сантиметров пятьдесят, чтобы не пострадала от солнца аристократическая дворцовая бледность и не беспокоил дождь в сезон муссонов.
В сравнении с ними наша вымокшая группа паломников выглядела блеклой и потрепанной, но я и думать забыл о собственной внешности, когда мы вошли в шестидесятиметровые – в высоту – врата монастыря Дрепань и зашагали по мосту Ки-Чу.
Мост в 20 метров шириной и 115 длиной сделан из самой современной углеродной пластистали и сияет, как черный хром. А под ним – пустота. Мост перекинут через глубокую расщелину, и в тысячах метров под нами курятся фосгеновые тучи. На востоке, откуда мы подошли, строения Дрепаня взбираются в гору километра на три; его плоские стены, горящие окна, даже сам воздух опутан хитроумной паутинной вязью служебных канаток, напрямую соединяющих монастырь с дворцовыми владениями. На западе – перед нами – Потала поднимается по крутым склонам на шесть километров с лишком; сотни отполированных каменных фасадов и десятки золотых крыш отражают вспышки молний, вспыхивающие в тучах, проплывающих над самыми кровлями. В случае нападения мост Ки-Чу может втянуться в западную стену меньше чем за тридцать секунд, не оставив агрессору ни пяди, ни малейшей лазейки на полкилометра отвесной стены.
Но мост не ушел у нас из-под ног. Вдоль парапетов по обе стороны выстроились стражники в парадной форме, и каждый держал вовсе не бутафорскую пику, или же плазменную винтовку. На противоположном конце Ки-Чу мы задержались у богато изукрашенных Парго-Калинь – Западных врат. Грандиозная арка восьмидесятипятиметровой высоты вся светилась изнутри; свет пробивался сквозь тысячи затейливых узоров, и ярче всего сияли два исполинских глаза, не мигая глядевших поверх Ки-Чу и Дрепаня на восток.
Каждый из нас задержался, проходя под Парго-Калинь. Миновав врата, оказываешься уже на территории Зимнего дворца, хотя до самой двери еще шагов тридцать. А потом надо подняться на тысячу ступенек. Энея рассказывала, что истовые паломники из всех уголков Тянь-Шаня проходят путь до дворца на коленях, а иные простираются ниц на каждом шагу, в самом буквальном смысле измеряя сотни и тысячи километров пути собственным ростом – только бы удостоиться чести пройти под Западными вратами и коснуться лбом последнего отрезка моста Ки-Чу из почтения к далай-ламе.
Войдя рука об руку, мы с Энеей переглянулись.
Предъявив на главном входе свои приглашения стражникам и чиновникам, мы поднялись на тысячу ступенек. Я очень удивился, увидев самый настоящий эскалатор, но Тромо Трочи из Дхому объяснил, что включают его нечасто, – чтобы не разочаровывать паломников.
Выше, на первых публичных ярусах, у нас снова проверили приглашения, а потом слуги забрали у нас мокрую верхнюю одежду и проводили в комнаты; там уже можно было принять ванну и переодеться. Сюаньилану Чарльзу Чи-кьяп Кэмпо по сану полагались небольшие апартаменты на семьдесят восьмом ярусе дворца: нас же после бесконечно долгого спуска по наружным галереям (в окнах блестели мокрые красные крыши монастыря Дрепань, вспыхивающие отблесками зарниц) встретили новые слуги. Распорядители празднества позаботились о ночлеге для гостей: каждому выделили хотя бы отдельный альков с занавесом, а в смежных душевых были горячая вода, ванны и даже современный акустический душ.
Вообще-то я не захватил с собой в Храм-Парящий-в-Воздухе ни фрака, ни даже самого завалящего смокинга (впрочем, их у меня и не было), но Лхомо Дондруб с друзьями в складчину снарядили меня для сегодняшнего торжества. Я натянул на себя черные брюки и черные лаковые штиблеты, белую шелковую рубашку с золотым жилетом и красно-черный шерстяной верхний жилет, надевающийся крест-накрест наподобие фелони, перехваченный на поясе шелковым малиновым кушаком. Поверх жилетов – черный праздничный плащ из тончайшего шелка с западных отрогов Музтаг-Ата, украшенный затейливой узорчатой каймой из переплетающихся красных, золотых, серебряных и желтых нитей. Доверяя мне один из лучших своих плащей, Лхомо предупредил, что швырнет меня в пропасть с самой высокой террасы, если я испачкаю, порву или потеряю его. Вообще-то Лхомо добродушный славный малый – что в принципе редкость среди летунов-одиночек, – но, боюсь, он вовсе не шутил.
А.Беттик ссудил мне серебряные браслеты, купленные по случаю на пестром базаре Сиванму. На плечи я накинул красный башлык из пуха и шерсти – его мне одолжил Джигме Норбу, всю жизнь тщетно ждавший приглашения в Зимний дворец. Нефритовый талисман Срединного Царства на серебряной цепочке одолжил плотник Чжаньчжи Кенчжунь.
И вот к нам вошли слуги в золотых одеяниях и объявили, что пора, и мы направились в главный аудиенц-зал близ Тронной палаты. Наружные галереи были забиты сотнями гостей, они неспешно ступали по кафельным полам, шелестя шелками, позвякивая драгоценностями, наполняя воздух ароматами духов и благовоний. Чуть впереди две жрицы бережно вели под руки Дорже Пхамо, все три – в элегантных шафранно-желтых одеждах. Дорже не надела никаких украшений, но ее белоснежно-седые волосы были перевиты лентами, уложены хитроумными буклями и заплетены в красивые косички.
