— Стукач! — сказал ему Гейгер с упреком.
— Почему это? — удивился Изя.
— Если Манджуро в рабочее время жрет водку, я должен его наказать.
— Всех не перестреляешь, — сказал Изя.
— Смертная казнь отменена, — сказал Гейгер. — Впрочем, точно не помню. Надо у Чачуа спросить...
— А что случилось с предшественником Чачуа? — невинно осведомился Изя.
— Это была чистая случайность, — сказал Гейгер. — Перестрелка.
— Между прочим, отличный был работник, — заметил Андрей. — Чачуа свое дело знает, но шеф!.. Это был феноменальный человек.
— Н-да, наломали мы тогда дров... — сказал Гейгер задумчиво. — Молодо-зелено...
— Все хорошо, что хорошо кончается, — сказал Андрей.
— Еще ничего не кончилось! — возразил Изя. — Откуда вы взяли, что все уже кончилось?
— Ну, пальба-то, во всяком случае, кончилась, — проворчал Андрей.
— Настоящая пальба еще и не начиналась, — объявил Изя. — Слушай, Фриц, на тебя были покушения?
Гейгер нахмурился.
— Что за идиотская мысль? Конечно, нет.
— Будут, — пообещал Изя.
— Спасибо, — сказал Гейгер холодно.
— Будут покушения, — продолжал Изя, — будет взрыв наркомании. Будут сытые бунты. Хиппи уже появились, я о них и не говорю. Будут самоубийства протеста, самосожжения, самовзрывания... Впрочем, они уже есть.
Гейгер и Андрей переглянулись.
— Пожалуйста, — сказал Андрей с досадой. — Уже знает.
— Интересно, откуда? — проговорил Гейгер, рассматривая Изю прищуренными глазами.
— Что я знаю? — спросил Изя быстро. Он положил вилку. — Погодите-ка!.. А! Так, значит, это было самоубийство протеста? То-то я думаю — что за бред собачий? Взрывники какие-то пьяные с динамитом шляются... Вот оно что! А я, честно говоря, вообразил, что это — попытка покушения... Понятно... А кто это был на самом деле?
— Некто Денни Ли, — сказал Гейгер, помолчав. — Андрей его знал.
— Ли... — задумчиво проговорил Изя, рассеянно растирая по лацкану пиджака брызги майонеза. — Денни Ли... Подожди, он такой тощий... Журналист?
— Ты его тоже знал, — сказал Андрей. — Помнишь, у меня в газете...
— Да-да-да! — воскликнул Изя. — Правильно! Вспомнил.
— Только ради бога, держи язык за зубами, — сказал Гейгер.
Изя с обычной своей окаменевшей улыбкой взялся за бородавку на шее.
— Вот это, значит, кто... — бормотал он. — Понятно... Понятно... Обложился, значит, взрывчаткой и вышел на площадь... Письма, наверное, разослал по всем газетам, чудак... Так-так-так... И что ты теперь намерен предпринять? — обратился он к Гейгеру.
— Я уже предпринял, — сказал Гейгер.
— Ну да, ну да! — нетерпеливо сказал Изя. — Все засекретил, дал официальное вранье, Румера спустил с цепи, — я не об этом. Что ты вообще об этом думаешь? Или ты полагаешь, что это случайность?
— Н-нет. Я не полагаю, что это случайность, — медленно сказал Гейгер.
— Слава богу! — воскликнул Изя.
— А ты что думаешь? — спросил его Андрей.
Изя быстро повернулся к нему.
— А ты?
— Я думаю, что во всяком порядочном обществе должны существовать свои маньяки. Денни был маньяк, это совершенно точно. У него был явный сдвиг на почве философии. И в городе он, конечно, не один такой...
— А что он говорил? — жадно спросил Изя.
— Он говорил, что ему скучно. Он говорил, что мы не нашли настоящую цель. Он говорил, что вся наша работа по повышению уровня жизни — чепуха и ничего не решает. Он много чего говорил, а сам ничего путного предложить не мог. Маньяк. Истерик.
— А чего бы он все-таки хотел? — спросил Гейгер.
Андрей махнул рукой.
— Обычная народническая чушь. «Вынесет все и широкую, ясную...»
— Не понимаю, — сказал Гейгер.
— Ну, он полагал, что задача просвещенных людей — поднимать народ до своего просвещенного уровня. Но как за это взяться, он, конечно, не знал.
— И поэтому убил себя?.. — с сомнением сказал Гейгер.
— Я же тебе говорю — маньяк.
— А твое мнение? — спросил Гейгер Изю.
Изя не задумался ни на секунду.
— Если маньяком, — сказал он, — называть человека, который бьется над неразрешимой проблемой, — тогда да, он был маньяк. И ты, — Изя ткнул пальцем в Гейгера, — его не поймешь. Ты относишься к людям, которые берутся только за разрешимые проблемы.
— Положим, — сказал Андрей, — Денни был совершенно уверен, что его проблема разрешима.
Изя отмахнулся от него.
— Вы оба ни черта не понимаете, — объявил он. — Вот вы полагаете себя технократами и элитой. Демократ у вас — слово ругательное. Всяк сверчок да познает приличествующий ему шесток. Вы ужасно презираете широкую массу и ужасно гордитесь этим своим презрением. А на самом деле вы — настоящие, стопроцентные рабы этой массы! Все, что вы ни делаете, вы делаете для массы. Все, над чем вы ломаете голову, все это нужно в первую очередь именно массе. Вы живете для массы. Если бы масса исчезла, вы потеряли бы смысл жизни. Вы жалкие, убогие прикладники. И именно поэтому из вас никогда не получится маньяков. Ведь все, что нужно широкой массе, раздобыть сравнительно нетрудно. Поэтому все ваши задачи — это задачи, заведомо разрешимые. Вы никогда не поймете людей, которые кончают с собой в знак протеста...
— Почему это мы не поймем? — с раздражением возразил Андрей. — Что тут, собственно, понимать? Конечно, мы делаем то, чего хочет подавляющее большинство. И мы этому большинству даем или стараемся дать все, кроме птичьего молока, которое, кстати, этому большинству и не требуется. Но всегда есть ничтожное меньшинство, которому нужно именно птичье молоко. Идея-фикс, понимаете ли, у них. Идея-бзик. Подавай им именно птичье молоко! Просто потому, что именно птичьего молока достать нельзя. Вот так и появляются социальные маньяки. Чего тут не понять? Или ты действительно считаешь, что все это быдло можно поднять до элитарного уровня?
— Не обо мне речь, — сказал Изя, осклабляясь. — Я-то себя рабом большинства, сиречь слугой народа, не считаю. Я никогда на него не работал и не считаю себя ему обязанным...
— Хорошо, хорошо, — сказал Гейгер. — Всем известно, что ты сам по себе. Вернемся к нашим самоубийствам. Ты полагаешь, значит, самоубийства будут, какую бы политику мы ни проводили?
— Они будут именно потому, что вы проводите вполне определенную политику! — сказал Изя. — И чем дальше, тем больше, потому что вы отнимаете у людей заботу о хлебе насущном и ничего не даете им взамен. Людям становится тошно и скучно. Поэтому будут самоубийства, наркомания, сексуальные революции, дурацкие бунты из-за выеденного яйца...
— Да что ты несешь! — сказал Андрей с сердцем. — Ты подумай, что ты несешь, экспериментатор ты вшивый! «Перчику ему в жизнь, перчику!» Так, что ли? Искусственные недостатки предлагаешь создавать? Ты подумай, что у тебя получается!..
— Это не у меня получается, — сказал Изя, протягивая через весь стол искалеченную руку, чтобы взять кастрюльку с соусом. — Это у тебя получается. А вот то, что вы взамен ничего не сможете дать, это факт. Великие стройки ваши — чушь. Эксперимент над экспериментаторами — бред, всем на это наплевать... И перестаньте на меня бросаться, я же не в осуждение вам говорю. Просто таково положение вещей. Такова судьба любого народника — рядится ли он в тогу технократа-благодетеля или он тщится утвердить в народе некие идеалы, без которых, по его мнению, народ жить не может... Две стороны одного медяка — орел или решка. В итоге — либо голодный бунт, либо сытый бунт — выбирайте по вкусу. Вы выбрали сытый бунт — и благо вам, чего же на меня-то набрасываться?
— Соус на скатерть не лей, — сердито сказал Гейгер.
— Пардон... — Изя рассеянно растер лужу по скатерти салфеткой. — Это же арифметически ясно, — сказал он. — Пусть недовольные составляют только один процент. Если в городе миллион человек — значит, десять тысяч недовольных. Пусть даже десятая процента — тысяча недовольных. Как начнет эта тысяча шуметь под окнами!.. А потом, заметьте, вполне довольных ведь не бывает. Это только вполне недовольные бывают. А так ведь каждому чего-нибудь да не хватает. Всем он, понимаешь, доволен, а вот автомобиля у него нет. Почему? Он, понимаешь, на Земле привык к автомобилю, а здесь у него нет и, главное, не предвидится... Представляете, сколько таких в Городе?
Изя прервал себя и принялся жадно поедать макароны, обильно заливая их соусом.
— Вкусная у вас жратва, — сказал он. — При моих достатках только в Стеклянном Доме и пожрешь по-настоящему...
Андрей посмотрел, как он жрет, фыркнул и налил себе томатного сока. Выпил, закурил сигарету. Вечно у него апокалипсис получается... Семь чаш гнева и семь последних язв...
Быдло есть быдло. Конечно, оно будет бунтовать, на то мы Румера и держим. Правда, бунт сытых — это что-то новенькое, что-то вроде парадокса. На Земле такого, пожалуй, еще не бывало. По крайней мере — при мне. И у классиков ничего об этом не говорится... А, бунт есть бунт... Эксперимент есть Эксперимент, футбол есть футбол... Тьфу!
