— Кто же эти четверо или пятеро?
— Мигель Баск, Дрейк, Польтэ, ваш племянник Филипп.
— Кто еще?
— Да вроде бы и все.
— Гм! Маловато — дело предстоит жаркое, испанцев голыми руками не возьмешь.
— Надеюсь, но имена, названные мной, известны вам давно, все это люди решительные.
— Знаю, мой друг, но если затея нам не удастся, это будет для нас непоправимым уроном. Лучше, может быть, воздержаться.
— Я не согласен с этим, господин д'Ожерон, каждый из нас может набрать несколько решительных авантюристов.
— Это правда, но Торту га почти неприступна, особенно если ее станут хорошо защищать, а так и будет.
— Уж можете не беспокоиться. Дон Фернандо д'Авила, командующий испанским гарнизоном, даст скорее убить себя и всех своих солдат, чем сдастся.
— Ты видишь, что было бы безумством пытаться выгнать его с такими ограниченными силами, какими располагаем мы.
— Ба-а! Когда же мы считали наших врагов? Береговые братья все такие же, какими были в ваше время, господин д'Ожерон, поверьте, каждый из них стоит десяти испанцев…
— Ах, почему не приходит Филипп! Может быть, он подал бы нам хороший совет.
— Филипп сказал бы вам то же, что говорю и я, господин д'Ожерон.
— Очень может быть, друг мой, но дело серьезное и требует глубоких размышлений.
— Размышляйте, но не отказывайтесь от этой затеи. Клянусь вам, теперь, когда я знаю ваши планы, у меня просто слюнки текут, и если вы нас оставите, ей-Богу, я возьму остров без вас, это так же верно, как и то, что меня зовут
Пьер Легран и что я ненавижу испанцев! Не знаю, что именно я сделаю, но это все равно. Я уверен, что обязательно добьюсь успеха.
Д'Ожерон расхохотался над этими словами флибустьера.
— Успокойся, горячая голова, — сказал он, — я не говорил, что отказываюсь.
— Ну и прекрасно!
В эту минуту в залу вошел человек; на одно мгновение он остановился на пороге двери, бросил вокруг подозрительный взгляд, потом, узнав, без сомнения, двух человек, которые одни находились в гостинице, снял плащ и решительным шагом направился к ним.
— А-а! — вскричал Пьер. — А вот, наконец, и Филипп! Здравствуй, друг, — прибавил он, протягивая ему руку.
— Здравствуй, Пьер, — ответил вновь пришедший, — я здесь, чего ты хочешь от меня? Ей-Богу, дело должно быть стоящее, а не то, предупреждаю тебя, я рассержусь, что ты заставил меня прийти сюда, когда я надеялся провести время гораздо приятнее.
Пьер расхохотался.
— Смотри, — сказал он, указывая на д'Ожерона, который, увидев своего племянника, отодвинулся немного в тень.
Филипп обернулся к нему.
— Э-э! — весело вскричал он. — Я не ошибаюсь, добрый дядюшка, неужели это вы?
— Кто же еще это может быть? — спросил Пьер насмешливым тоном.
— Ты рад видеть меня, племянник? — спросил старик.
— Неужели вы сомневаетесь, дядюшка? — вскричал Филипп, бросившись в объятия, раскрытые ему д'Ожероном.
— Нет, не сомневаюсь, — ответил тот с волнением, — я знаю, что ты меня любишь.
— Благодарю, дядюшка. Какой добрый ветер занес вас в наши края? Вы приехали у нас поселиться? Это был бы приятный сюрприз для меня.
— Может быть, племянник. Не стану говорить ни да ни нет, это будет зависеть от некоторых условий.
— Посмотрим, что это за условия, дядюшка; предупреждаю вас, что я приму их с закрытыми глазами.
— Хорошо, но ты слишком спешишь.
— Почему же? Разве я не должен желать, чтобы вы жили со мной?
Говоря таким образом, он взял стул и сел между дядей и приятелем.
Филипп был красивый молодой человек лет двадцати шести, с гибким и стройным станом; его несколько худощавое тело, казалось, было одарено необычайной силой и редкой ловкостью. Лицо его было изумительно красиво; оно показалось бы даже женственным, если бы не яркий блеск его черных глаз, вспыхивавший при малейшем волнении, и выражение неукротимой решимости, которое оно тогда принимало. Несмотря на более чем простой костюм, во всей его наружности было врожденное изящество, обнаруживавшееся без его ведома и указывавшее на аристократическое происхождение молодого человека.
Дядя с удовольствием его рассматривал и, по-видимому, не мог на него насмотреться. Молодой человек улыбнулся и, поцеловав старика, сказал:
— Почему вы не предупредили меня о вашем приезде, дядюшка? Я был бы так рад узнать, когда вы приедете. Нехорошо удивлять меня таким образом.
— Ты сожалеешь об этом, племянник?
— Напротив, только я бы предпочел, чтобы было иначе.
— Это было невозможно, Филипп, мое присутствие здесь должно оставаться неизвестным для всех, я приехал инкогнито.
— А! Это совершенно меняет дело!.. У вас, конечно, есть какой-то план?
— Да, — перебил Пьер, — и даже большой план.
— Скажите, пожалуйста! Тебе, кажется, это известно?
— Еще бы!
— Хорошо, стало быть, дядюшка и мне скажет.
— Именно это я и собираюсь сделать, тем более что хочу знать твое мнение.
— Что бы это ни было, я с вами согласен, дядюшка.
— Ты же еще не знаешь, о чем идет речь, какой ты сумасшедший, право! — ответил старик, улыбаясь.
— Это ничего не значит, дядюшка, для меня очевидно, что вы не можете ошибаться. Теперь говорите, я вас слушаю.
— Вот в двух словах причина моего приезда: я хочу с помощью моих бывших товарищей взять Черепаший остров и прогнать оттуда испанцев.
— А! — сказал Филипп задыхающимся голосом и вдруг побледнел как смерть.
II
Капелла Богоматери
В шестнадцати милях от Пор-де-Пе, среди великолепной равнины, через которую протекает широкий ручей и которая укрыта от морских ветров высокими горами, поросшими лесом, возвышается очаровательный испанский городок, носящий название Сан-Хуан, в котором проживало тогда от четырех до пяти тысяч жителей. Из-за своего положения, которое сделало его объектом нападений авантюристов, он был окружен рвами и земляными стенами, представлявшими достаточное укрепление для того, чтобы сопротивляться атаке его смелых соседей.
Почти посреди главной улицы этого города находился дом из красного кирпича, крыльцо которого, поддерживаемое двумя колоннами художественной работы, вело на широкий двор, в центре которого находился колодец. Крыльцо с двойной лестницей вело в главный корпус здания, с правой и левой стороны которого стояли башенки, украшенные затейливой резьбой.
В тот день, когда начинается наша история, к восьми часам утра величайшее оживление царило в этом доме, бывшем тогда гостиницей, которой теперь, без сомнения, не существует. Суетившиеся слуги входили и выходили, одни путешественники приезжали, другие уезжали, пеоны седлали лошадей или водили их к водопою, крики и ругательства смешивались в воздухе с живым говором, свойственным южным народам.
