Подсвети тропинку свечкой,
Здесь обитель состраданья.
Сложно быть простой и просто.
Вьются вьюгой мои стебли,
Из могил пробьются в гнезда,
И совьются, и прольются
Алым, красным, кровяным,
Коль отверстья пулевые,
Дверь в прощение…
Иные… прочитают, разгадают,
Им дарую я спасенье,
Остальным – освобожденье.
– «Приходи ко мне без страха», – повторила я, – «подсвети тропинку свечкой».
– Стандартные бытовые свечи горят по шесть или восемь часов, – ответил Камиль. – Хватит, чтобы пройти три часа в одну сторону.
– Свечи, Камиль. Я держала в руках свечу, когда была с ними в храме. Такие горят минут сорок, – вытащила я сверток восковых свечей всех размеров. – Я зашла в церковь, представляешь? Поставила свечи за здравие родных и за упокой сестер. Алла была крещеной. За ее упокой я тоже поставила.
– Легче стало?
– Ты врач и скептик. Ты не веришь в такое.
– Я с Воеводиным работаю. Всякое видел. Или читал. Или слушал его байки. Я верю даже в большее, чем существует.
– Помнишь, что Айхал сказал? Про ледяные сердца? Ты свое тоже в морозильной камере морга хранишь? С тех пор, как получил ранение?
– А с тех пор как развелся, добавил туда же миндалевидное тело. Чтобы не шарахнул фенилэтиламином снова.
– Ты любил жену? Не слишком личный вопрос? Могу прочитать тебе в словарике, что означает существительное «любовь».
– Она была простой и домашней. Понятной. Не умела видеть между строк. Она бы к этому лабиринту в жизни не подошла. Устроила бы сцену за потраченные деньги из семейного бюджета и покрутила бы пальцем у виска, если б услышала, что я пойду туда ночью без страховочного троса с одной свечой в руке.
– И была бы права, – улыбнулась я. – Если б мы могли, как она… мы бы не были одиноки.
– Максим тебя простит. Я уверен, – добавил нам кипятка Камиль и разломил пополам шоколадку, – его отрезанным пальцем не отпугнешь.
– Это отпугнуло меня, Камиль. Я напала на него, напала на тебя. Мы жуем пополам еду и пьем по очереди из одного стакана, но сколько так может длиться? Так жить не получится. И потом, не забывай, что стало с моей мамой и с Владиславой. Шок стимулировал врожденную шизу… ну или что там. И со мной будет так же… я свихнусь, как они… я начну жарить аквариумных рыбок.
– Воронцова в клинике?
Я кивнула:
– Максим рассказал. Она молчит. Ни звука не произнесла с той ночи. Пишет картины. И на всех лицо ее дочери. Вопрос, Камиль: тяпки мне закупать или кисточки?
– С точки зрения наследственности – тяпки, – честно ответил он, – шансы перенять это как шансы встретить на улице динозавра. Пятьдесят на пятьдесят.
– А часто ли ты встречал тирекса в булочной?
Когда в лагере стихло, мы вернулись к арке. По земле волочились страховочные тросы. Где-то внутри шастала команда сталкеров, не выпустившая еще ни одной ракеты, и, переглянувшись, мы с Камилем шагнули внутрь.
– Поджигай, – протянула я свечу, и Камиль зажег наши обе. – Идем.
– Куда? Есть план?
– Прямо, до первого поворота. Больше пока некуда.
Свечи горели десять минут, когда мы оказались на первой развилке.
– Дальше?
– Думаю.
Я прижалась полыхающим лбом к ледяной стене, высотой в тридцать метров, приятно охлаждая голову. Как недавно лопнули капилляры у меня в глазах, так где-то под ледяной гладью вспыхнули алые дорожки, похожие на тонкие длинные корешки, стоило приблизить к ним пламя свечи.
– Камиль… тут что-то есть во льду… что-то алое.
Мы разошлись в противоположные стороны и принялись двигать свечами вверх и вниз.
– «Заходи ко мне без страха», – повторила я, – Камиль! Сюда! Ты видишь? Нити подо льдом…
– Это выглядит как пурпура вибекс – полоски капиллярных кровоизлияний. Так произошло с твоими зрачками перед тем, как… твой Стив напал на меня.
Я мысленно подвела промежуточный итог:
– У меня Стив, а у тебя Анна, у которой мое лицо. Почему она выглядит так же, как я? Ты не думал?
– Над этим феноменом подумаю после того, как решим феномен Аллы.
Он молчал, а свечи прогорали.
– Идем! – махнула свечой. – Это какой-то пигмент во льду, который светится от огня.
Воск капал по коже, но я не чувствовала боли. Следуя за пятнами алого пурпура, мы с Камилем свернули бессчетное количество раз, и уже ни один из нас не нашел бы обратной дороги. Когда огарок свечи коснулся кончиков пальцев, наша путеводная алая нить метнулась вверх.
– Куда дальше? – уставилась я на стену.
– Вверх, судя по направляющей.
– По стене? Она тридцать метров в высоту.
– Для этого пригодятся ледорубы и винтовые болты. – Блеснули в ледовом зазеркалье колюще-режущие предметы, и у меня похолодели пальцы.
Что-то внутри шелохнулось тем неприятным воспоминанием, какое осталось после бала и после разборок с Камилем за гаражами. Сестры… брызги крови… нож в моей руке… осколок битого стекла.
– Кира…Кир? – встряхнул он меня за рукав. – Опять?
– Нет… но… ими я тоже смогу разрубить тебе сонную артерию.
– Придумай себе свою мечту. Про артерию уже занята, – сунул он мне в руки ледорубы. – Замахиваешься, втыкаешь в лед, потом бьешь ногой на той же стороне, где маховая рука. Замах и удар второй рукой, нога. Ты мало весишь. Легко заберешься.
– Я вообще-то хоккеистка в прошлом и чуть-чуть фигуристка. Я всегда любила лед.
– Видел.
– Что?
– Запись выступления. Под скрипку. Это было очень… технически сложно.
– Иногда мне кажется, я все еще вращаюсь в том прыжке, готовая упасть.
– Так и будет.
– Типа, я грохнусь?
– По всем законам физики – да.
– Ну спасибо, Камиль!
– В исключительных случаях от тебя зависит только, куда именно ты грохнешься.
Я закрепила ремни ледорубов вокруг запястий, где недавно были стяжки. Кожа заныла, но я не подавала вида. Что будет со склеенной хирургическим клеем спиной и зашитой рукой, когда придется подтягиваться?
Надеюсь, я не развалюсь на зигзаги.
– Стой, – повернул меня к себе Камиль за плечи.
– Мы что-то забыли?
– Тебе сейчас нужно это.
Вытянув руки, он молниеносно надавил мне на три точки: в лоб, ключицу и кончик среднего пальца. Тут же перестало дергать швы, перестало тянуть спину и даже самые старые раны на запястьях больше не беспокоили.
– Запатентуй эту обезболку!
– Это знание уже принадлежало людям, но было утеряно. Эффект продлится час. Потом боль вернется.
– Лучше пусть ноет тело, чем душа.
– Согласен.
Камиль опережал меня на половину корпуса, двигаясь справа.
– Вниз не смотри, – подсказывал он, когда я зависла на середине стены, представляя, что будет, если сорваться.
– Это стена
