— Я привыкла к подобным неудобствам, мистер Мэйнард.
— Да, да, я знаю, — но одна, среди такого количества мужчин…
— И к этому я тоже привыкла!
— Да… гм… полагаю, что так… — Анна поняла, что он краснеет, потому что загорелое лицо его потемнело в свете свечи. — Но я-то ведь еще не привык!
Неожиданно для себя Анна вдруг рассмеялась:
— И это все, о чем вы тревожитесь? Не о смерти, не о том, что вам предстоит атаковать десятипушечный шлюп двумя жалкими болотными лодчонками, не о том, что поражение означает конец вашей карьеры и, может быть, самой жизни, — а только о том, как я сумею устроиться?
Так же неожиданно, как и рассмеялась, Анна почувствовала вдруг горький комок, внезапно подкативший к горлу. Она низко опустила голову, пытаясь справиться со своими чувствами; глаза ее наполнились слезами, губы задрожали и сложились в печальную гримасу.
— Я… мне очень жаль, право… — прошептала она. — Опять я заставила вас смутиться, верно?
Лейтенант потянулся через стол и взял ее руку, чувствуя, как ее пальцы под его ладонью сжались в маленький дрожащий кулачок.
— Боже, — задыхаясь, проговорил он, — как вы смогли пережить все это? Как вам удалось не сойти с ума? Как вы можете сидеть здесь, словно…
На лице Анны мелькнуло слабое подобие улыбки:
— Словно кто?
— Словно… — он покачал головой, тщетно пытаясь найти нужные слова, которые вдруг разбежались. Он хотел сказать: словно тихий ангел… словно нежный цветок… словно чистый ребенок… словно святая, к коленям которой я мечтаю припасть, как жаждущий странник к благословенному источнику… Но, конечно, подобные разговоры намного превышали возможности незамысловатого лексикона скромного лейтенанта. Он не был поэтом.
Огонек свечи отражался в глазах у Анны и поблескивал в ее волосах; в полутемной таверне ее золотистая загорелая кожа казалась матово-бледной. Лейтенант чувствовал неловкость, продолжая держать ее руку в своей, но он был не в силах разжать ладонь, чтобы не нарушить ту странную и волнующую связь, которая внезапно возникла между ними, и которую, казалось, сохраняло это слабое прикосновение. И все же он не мог решиться на тот единственный логический шаг, к которому влекли его чувства: чересчур ярким было воспоминание о том солнечном утре на Сеи-Китсе, когда он впервые увидел ее рядом с Черной Бородой.
— Он… он что-нибудь значил для вас? — пересилив себя, спросил лейтенант. — Вы… любили его?
Вопрос был довольно неопределенный, но Анна сразу поняла, кого он имел в виду.
— Любила? — спокойно улыбнулась она. — О нет, конечно! Его нельзя любить. Нет, нет — не потому, что он уродлив, или груб, или слишком погряз в своем гнусном пиратстве; он просто неспособен воспринимать любовь — вот и все…
Свободной рукой Анна поднесла к губам бокал и отпила глоток, стараясь собраться с мыслями.
— Моя нянька, Мэдж — она была уроженкой горной Шотландии, — рассказывала мне однажды, как в ранней юности она пыталась приручить волчонка. Это был маленький волчонок — жалкий, несчастный комочек серой шерсти. Он был голоден, но не разрешал ей кормить его. Он прокусил ей руку до кости. Он просто не понимал ни любви, ни сострадания, ни жалости — ничего такого. Он был всего лишь ребенком, но он был волк, ибо природа создала его волком, и никакого другого ответа на вопрос: кем быть? — он не знал…
Анна осторожно убрала руку из-под ладони Мэйнарда.
— Черная Борода тоже создан таким… Ненавижу ли я его? Желаю ли я его смерти? Нет, это все не то! Я просто знаю, что он обречен, и знаю, что самое лучшее для него — умереть. Это звучит ужасно, правда? Можете ли вы понять меня?
— Да, — ответил лейтенант и с удивлением обнаружил, что способен улыбнуться. — Да, мне кажется — могу…
После кофе они немного погуляли в скромном садике таверны под спокойной луной и ясными виргинскими звездами. Анна ожидала, что лейтенант ее поцелует, но он не сделал этого. Прощаясь, он печально взял ее за руку.
— Как бы там ни было, — сказал он, — жребий брошен, и теперь уже ничего не изменишь. Кроме одного: я не допущу, чтобы вы присутствовали при схватке. Ваша жизнь не должна подвергаться опасности, и я найду способ заблаговременно переправить вас на берег. К тому же, я не могу позволить вам увидеть, как я его убью, — ибо, по всей видимости, живым он мне не сдастся!
— А если он убьет вас? — не смогла удержаться Анна, и Мэйнард с искренним изумлением посмотрел сверху вниз на ее освещенное лунным светом лицо:
— Убьет меня? Этот подонок?
Казалось, подобная мысль никогда до сих пор не приходила ему в голову, и Анна почувствовала вдруг странное успокоение.
— Спокойной ночи, — ответила она на его скупой салют и долго молча смотрела, как он уходит по тропе, слегка прихрамывая, с рукой на эфесе шпаги, широкоплечий и решительный, — человек, для которого долг, честь и верность были не моральными принципами, а просто образом жизни.
«Или смерти…»— подумала Анна, повернувшись, чтобы войти в дом.
Широкий залив Окракоки, где Тич устроил свою стоянку, представлял собой великолепную стратегическую позицию, превосходно отвечавшую его целям. Тич со своим шлюпом занял командное положение над входом в залив и пространством открытого моря позади. Но добраться до «Ройял Джеймса» можно было только по сложному и извилистому фарватеру, до такой степени усеянному едва прикрытыми водой песчаными мелями и банками, что даже самому мелководному судну пришлось бы двигаться здесь с беспомощной медлительностью слепца, нащупывающего дорогу при помощи мерного шеста и лота под постоянным прицелом дальнобойных орудий Тича.
Используя все преимущества своей позиции, Тич с командой в тридцать человек мог действовать по двум направлениям, в зависимости от обстоятельств. Как только мистер Тобиас Найт, секретарь губернатора Северной Каролины, посылал им весточку о том, что судно с достойным внимания грузом собирается либо отплыть из Баттаунской гавани, либо прибыть туда, пираты — если это соответствовало их настроению — выбирались из залива и отправлялись на охоту за призом. Остальное же время они недурно проводили, устраиваясь за счет местного населения.
Капитан Тич завел себе, наконец, очередную жену — дочь крупного землевладельца Де-Розетта, плантатора и негоцианта. Последней жене Тича исполнилось всего пятнадцать лет. Свадебную церемонию возглавил сам губернатор Иден, и его, по-видимому, нисколько не тронуло, что маленькая и дрожащая фея-невеста проплакала весь обряд от начала до конца, а Тич с Израэлем Хендсом вынуждены были поддерживать ее с обеих сторон, чтобы она не упала. При этом ответы, которые ей положено было давать согласно ритуалу, пришлось буквально вытряхивать из нее в соответствующие моменты.
