Джеральд изначально собирался посетить унылые болота Терра-дель-Фуэго, чтобы ловить там уток и гусей для фонда Питера Скотта, поэтому для него стало неприятным открытием то, что купить билеты на самолет в эту часть света в ближайшем будущем оказалось практически невозможно. Пока этот вопрос выяснялся, Джеральд и Джеки решили совершить краткое путешествие в пампасы. Они отправились на ферму своих новых друзей «Лос-Инглесес».
«Аргентина — это одна из немногих стран мира, где можно отправиться в путешествие и на полпути одновременно увидеть и точку отправления, и место назначения, — писал Джеральд. — Плоская, как бильярдный стол, пампа простирается вокруг вас, и кажется, что она уходит далеко на край света». Ловить зверей Джеральд начал именно в пампе вокруг «Лос-Инглесес». Первыми трофеями экспедиции стали восемь земляных сов и пара кукушек гуира. Самые распространенные в окрестностях «Лос-Инглесес» птицы оказались самыми редкими и находящимися на грани вымирания. Речь идет о чайях, или «больших крикунах», крупных, похожих на гусей птицах, которые вызывали неукротимый гнев местных фермеров за то, что их стаи опустошали огромные поля люцерны. Немногие из собранных Джеральдом за всю его жизнь птиц произвели на него такое впечатление, как Эгберт, птенец чайи, которого он поймал через несколько дней после приезда в «Лос-Инглесес»:
«Это был самый трогательный, самый забавный и самый очаровательный птенец, которого я когда-либо видел. Ему вряд ли было больше неделя от роду. Тело его было совершенно круглым, величиной не больше кокосового ореха. На длинной шее сидела высокая куполообразная голова с крошечным клювом и парой приветливых коричневых глаз. Серовато-розовые ноги были непомерно большими по сравнению с размерами тела и, казалось, совершенно не повиновались ему. Из верхней части туловища росли два маленьких дряблых кусочка кожи, похожих на два пальца изношенных кожаных перчаток; они были приставлены к телу словно случайно и исполняли роль крыльев. Одет он был в нечто вроде ярко-желтого костюма из свалявшегося неочищенного хлопка. Птенчик выкатился из мешка, упал на спину, с трудом поднялся на свои огромные плоские лапы и, слегка приподняв забавные крылья, с любопытством уставился на нас. Затем он открыл клюв и застенчиво произнес: «Уип». Это привело нас в такой восторг, что мы забыли ответить на его приветствие. Он медленно и осторожно приподнял одну ногу, вытянул ее вперед и поставил на землю, а потом проделал то же самое с другой ногой. Он смотрел на нас с сияющим видом, явно гордясь тем, что успешно выполнил такой сложный маневр. Немного отдохнув, он снова произнес «уип» и вознамерился повторить все сначала, очевидно, желая доказать нам, что его успех не был случайным… Мне не раз приходилось встречать забавных птиц; как правило, они были смешными благодаря своей нелепой внешности, отчего и самые обычные их движения казались смешными. Но еще ни разу мне не приходилось встречать такой птицы, которая, подобно Эгберту, не только смешна сама по себе, но и беспредельно комична во всех своих действиях. Ни одна птица, которую я когда-либо видел, не могла заставить меня смеяться до упаду».
Следующую остановку Дарреллы сделали в Парагвае, в маленькой деревушке Пуэрто-Касадо на берегу реки Парагвай. Здесь они собирались ловить зверей на поросшей кактусами равнине Чако. Добраться до Чако из Касадо можно было тремя способами — верхом, в повозке, запряженной буйволами, или посредством «автовиа» — своеобразной железной дороги, роль поездов на которой исполняли старые автомобили «Форд». Автовиа тянулась на двести километров. Большую часть своей коллекции Дарреллы пополнили именно благодаря ей. Туда же, куда автовиа не добиралась, они отправлялись на лошадях, постоянно открывая что-то новое для себя — например, восхитительную цветочную реку, попавшуюся им на глаза, когда они пересекали поляну, заросшую золотистой травой:
«Пересекая поляну, мы обнаружили, что она делится на две части широкой извилистой лентой чудесных молочио-голубых цветов, уходящей вдаль, подобно небольшой речке. Когда мы подъехали ближе, я понял, что перед нами действитатьно речушка, но она настолько заросла водяными растениями, что увидеть воду было почти невозможно. Сверху ее прикрывал ковер голубых цветов, а под ним виднелись переплетающиеся глянцевито-зеленые листья. Цветы были такой нежной, чистой голубизны, что казалось, будто кусочек неба упал на землю между рядами коричневых стволов пальм. Мы вошли в речку, копыта лошадей мяли листья и цветы, и позади оставалась узкая полоска воды. Черно-красные стрекозы плавно кружили над нами, сверкая на солнце прозрачными крыльями. Когда мы выбрались на противоположный берег и снова вошли в тень пальм, я повернулся в седле и еще раз полюбовался великолепной улицей голубых цветов; наш след в виде сверкающей полосы воды перерезал ее, как молния летний небосвод».
Дни шли, коллекция росла. Никогда нельзя было предположить, что принесет следующий день. Дарреллы собирали животных сами и покупали их у местных охотников. Очень скоро у них появились самые разнообразные животные — от лягушек Баджета до дикой кошки, от енота-крабоеда до чернолицего ибиса. Через два месяца пребывания в Чако коллекция стала весьма внушительной. Чако — это рай для птиц, поэтому птиц у Джеральда было вдвое больше, чем других представителей фауны.
«В любой коллекции есть два-три зверя, которые становятся зверолову особенно дороги», — писал Джеральд, рассказывая об обезьянке-дурукула Кае, детеныше енота-крабоеда Пу и о сером лисенке Фокси. Но никто из животных не мог сравниться с Сарой Хагерзак, детенышем гигантского муравьеда. Когда ее поймали, Саре была всего неделя или около того. От носа до кончика хвоста в ней было всего два с половиной фута, а шум она производила, «как пароходная сирена, страдающая ларингитом».
Когда Сару вытряхнули из мешка, в котором ее принесли, она стала кружить по комнате, пока не наткнулась на ногу Джеки. Тогда муравьедаха радостно вцепилась в нее. Джеральд попытался отцепить звереныша, но тот, словно пиявка, прилепился к его руке, перебирая лапами поднялся выше, а потом уютно улегся на плечах, как роскошный меховой воротник, «Так в нашу жизнь вошла Сара Хагерзак, — писал Джеральд, — и она оказалась на редкость очаровательным, милым существом. …Прежде всего она оказалась исключительно голосистой. Стоило замешкаться с кормежкой или не приласкать ее, когда она требовала внимания, и Сара призывала вас к повиновению во всю мочь своих легких. Главной радостью в ее жизни была возможность обниматься и быть обнятой».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
