Спустя двадцать лет я опять побывал в Столаце в начале июня, но обнаружил, что поголовье овец, когда-то насчитывавшее десятки тысяч животных, теперь сократилось во много раз. Там, где наш джип ехал в свое время по лугам, были проложены шоссе и даже стояли посты дорожной милиции с рациями. Исход населения в города или на работу в Западной Европе привел к упадку сельского хозяйства. Рабочих рук в деревнях почти не осталось. В Герцеговине нам повстречалась пастушка с небольшим стадом, которая рассказала, что теперь гонять овец в Боснию стало невыгодно и что волки по-прежнему представляли опасность. К сожалению, уменьшение численности населения в Восточной Боснии-Герцеговине не сопровождалось ослаблением трений между православными христианами и мусульманами.
Югославский журналист, который приехал со мной в надежде сфотографировать многочисленные отары, читал в одном из белградских журналов статью о сербской деревне, часто подвергавшейся набегам медведей. В ней говорилось, что жители Ягостицы на горе Тара, возвышавшейся над рекой Дриной, дошли до отчаяния. Медведи крали их фрукты, убивали овец и кур и даже иногда нападали на людей. Приводились слова секретаря местной партячейки Любомира Согалоевича: «Тут уже дело не в либерализме или национализме, а гораздо хуже – в медведях. Это настоящее нашествие, и поэтому мы постоянно поднимаем этот вопрос на наших партийных собраниях. Мы уже начали подумывать о том, чтобы вообще переселиться отсюда».
Сначала мы поехали в город Вышеград, который вдохновил Ибо Андрича на создание эпического романа из боснийской истории – «Мост на Дрине». Отель был набит до отказа, и мы переехали по мосту на другую сторону, в маленький сербский городок Кремну. Здесь обнаружилось, что местные действительно постоянно говорят о медведях. «Несколько лет назад их много пришло сюда через реку из Боснии, – рассказывал нам хозяин гостиницы. Они любят плавать и кувыркаться в воде. Потом у них образовалось нечто вроде бригады и они стали хозяйничать во всем районе. Все же фермеры добились разрешения отстрелять несколько зверей, и медведи немного попритихли».
Мы подъехали к лесничеству, где в ответ на наш вопрос один из лесорубов ухмыльнулся: «Стало быть, вы читали „Иллюстрированную политику“. Он намекнул, что власти нарочно раздували шумиху насчет медведей, чтобы под этим предлогом переселить жителей горной деревни на равнину. В противном случае им пришлось бы прокладывать туда дорогу и тянуть линию электропередачи, а это стоило недешево.
Шестидесятидевятилетняя женщина, Тяна Дукич, повела нас на гору Тара.
Тяна приходила сюда за покупками и теперь несла их в узелке, свисавшем с конца палки, лежавшей у нее на плече. Несмотря на этот груз, все два часа, что мы поднимались на гору Тара, она задавала темп, ловко перепрыгивая через горные ручьи и ни разу не поскользнувшись на еловых иголках или грязи. Она даже не запыхалась и, сохраняя нормальный ритм дыхания своих сильных легких жительницы гор, поведала нам историю своей жизни:
Я умерла, когда умер мой сын, но через семь дней я снова жила. Это случилось восемнадцать лет назад, а теперь Бог хочет снова дать мне смерть… В последнюю войну один из моих братьев подался в Ужице и вступил в Пролетарскую бригаду. Другой стал четником и дрался с турками у Вышеграда… Сыновья сербов снова будут умирать, а турки вернутся, потому что у нас нет больше героев, е… твою мать! Дети не хотят есть хлеб, не хотят есть каймак, пить молоко… е… твою мать и сестру! Им подавай шоколад и печенье.
А девушка одна заходит в комнату к мужчине. Почему они не сохраняют свою невинность до двадцати лет? е… твою, бога душу мать!
* * *
В последний год жизни Тито пошли слухи, что религиозная рознь в Боснии-Герцеговине может усугубиться из-за усилившегося влияния исламского фундаментализма. Стали раздаваться даже призывы к джихаду, или священной войне. В начале 1979 года в Иране был свергнут шах, и к власти пришел аятолла Хомейни, а в конце того же года Советский Союз ввел свои войска в Афганистан, что вызвало возмущение среди мусульманского населения этой страны. В начале 1980 года, когда Тито лежал при смерти, я отправился в Сараево, чтобы выяснить, нет ли там своего, боснийского аятоллы. Один из первых же мусульман, встреченных мною, старик лет восьмидесяти, представился аятоллой, но поскольку он усиленно прикладывался к рюмке со сливовицей, курил и рассказывал в баре скабрезные анекдоты, видно было, что к Хомейни у него нет почтения. Сама идея исламского фундаментализма многим боснийцам казалась смехотворной, а мулла в мечети XVI века, стоявшей за отелем «Европа», сказал, что на это нет ни малейших шансов. Мусульмане, живущие в Европе, всегда принадлежали к суннитской, а не шиитской ветви ислама и всегда проявляли терпимость по отношению к людям, исповедовавшим иные веры. Поскольку боснийские мусульмане-славяне, они не ощущают никаких расовых уз с турками, которые, в свою очередь, с пренебрежением относятся к арабам.
Боснийские последователи ислама всегда роднились браками с христианами, так что большинство древних родов Сараева и Мостара – это смесь мусульманской, сербской и хорватской крови. Боснийские мусульмане любят приударить за женщинами не меньше, чем посидеть за чаркой. «У них одно на уме – бегать за каждой юбкой», – сказала мне, улыбаясь, сербка, живущая в мусульманском квартале. На витринах Сараева, как и по всей Югославии, выставлены откровенно порнографические издания, которые могли бы шокировать даже многих западных читателей, не говоря уже о мусульманских фундаменталистах. Даже серьезные журналы считают полезным делом поместить на обложке голую красотку и отвести под эротику несколько последних страниц. В одном таком журнале, имевшем на развороте изображение негра, одновременно совокуплявшегося с двумя женщинами, была напечатана интересная, содержательная статья, где ставился вопрос, не захотят ли советские мусульмане повторить исламский пуританизм Афганистана и Ирана. Автор полагал, что эта проблема стоит перед Советским Союзом, а не Югославией.
Беззаботность и уверенность в себе и своем будущем – вот что преобладало в настроении подавляющего большинства людей, с которыми мне доводилось встречаться в феврале 1980 года в Сараеве. Одна характерная деталь – футбольная команда этого города занимала ведущее место в первой лиге и, похоже, прочно обосновалась там. «Это все связано с политикой, – втолковывал мне один болельщик-энтузиаст. – В прошлый раз, когда вы были здесь, лидировали три команды – „Партизан“, „Красная звезда“ и „Гайдук“ из Сплита. Все они получали финансовые дотации по политическим причинам. „Партизан“ – это армейская команда, „Красная звезда“ – партийная, а „Гайдук“ – хорватская: они хотели хоть этим угодить старым, бедным хорватам. А теперь на игроков свободный рынок – и Сараево вышло в лидеры».
Долги Югославии международным банкам не вызывали беспокойства в Сараеве, потому что не отражались пока на уровне жизни.
Единственной тучей, омрачавшей будущее, были болезнь и приближавшаяся смерть Тито. «Как вы думаете? Не передеремся ли мы все, когда Тито умрет?» – услышал я слова одного посетителя кафе, обращенные к друзьям за тем же столиком. Я отправился на веселый мусульманский свадебный завтрак, устроенный в новом китайском ресторане на набережной, всего лишь в нескольких ярдах от того места, откуда Чабринович метал бомбу в эрцгерцога Франца Фердинанда. После завтрака люди стали распевать песни. Репертуар включал традиционные народные песни «Маленькие красные туфельки» и «Мое сердце болит». Однако громче всего и наиболее прочувствованно исполнялись гимны, восславлявшие Тито, которые были сложены партизанами в горах Боснии без малого сорок лет назад. Почти все, кого я встречал в Сараеве, относились к Тито с обожанием и были очень опечалены перспективой его смерти. В католическом соборе даже отслужили мессу за его здоровье.
В это мое пребывание в Сараеве, последнее при жизни Тито, я опять ходил посмотреть на мемориальную доску в честь Гаврилы Принципа. И опять у меня возникли дурные предчувствия. Террор всегда вызывает контртеррор, поэтому убийство, совершенное Принципом, привело не только к первой мировой войне, но и к циклу насилия между сербами, хорватами и мусульманами, к хронической ненависти, которая все еще подспудно дремлет в Сараеве и может еще раз вырваться наружу. И тогда раздадутся выстрелы, эхо которых разнесется по всему миру[478].
ГЛАВА 16
Последние годы
Последние двенадцать лет жизни Тито были омрачены национальной проблемой, которая представляла угрозу самому существованию Югославии. В момент отчаяния, в 1971 году, он признал то, что всегда говорили его враги: «Когда Тито не станет, все рухнет». В своей борьбе за мир в стране и удержание югославов в «братстве и единстве» Тито потерпел поражение – единственное в его жизни. В 30-е годы он возглавил руководство Югославской коммунистической партией, когда большинство его соперников было истреблено по приказу Сталина. Во время второй мировой войны он воевал и побеждал в битвах с немцами, итальянцами, четниками и усташами и вышел из схватки главой коммунистической Югославии. В 1948 году Тито бросил отважный вызов Советскому Союзу и сделал Югославию независимой страной, достигшей значительного уровня свободы и процветания. Он вступил в поединок с королевским югославским правительством и перехитрил его. Он дрался с захватчиками стран «оси» и их югославскими пособниками. Он успешно противостоял всему остальному коммунистическому миру. А вот религиозную нетерпимость победить не смог. Тито смог расстрелять Михайловича, но не смог искоренить в сербах стремление изгнать «турок». Он смог посадить в тюрьму Степинаца, но не сумел уничтожить в хорватах желание «очистить» их страну от «славяносербов» и «схизматиков».
