«Меня, как и других коллекционеров, всегда интересовал вопрос: действительно ли был П. Лещенко в оккупированной немцами Одессе во время войны, как об этом пел Л. Утесов в своей пародии на популярную после войны эмигрантскую песню „Журавли”, где были такие слова: „Для кого ты там пел? Для какого народа? Перестаньте рыдать надо мной, журавли!” Константин Сокольский подтвердил это».
Не только Сокольский подтвердил. И Утесов подтвердил, горько добавив, что это было указание сверху. Кто же честнее: ты, подаривший одесситам праздник, или твой коллега по сцене, выполнявший указания сверху?
«Кроме того, он снабдил нас адресом вдовы П. Лещенко Веры Лещенко, которая тогда еще была жива и жила в Одессе. Она, к сожалению, как выяснилось позже, не знала никаких подробностей о гибели Петра Лещенко, рассталась с ним по причине семейной драмы, о которой нам не совсем удобно было расспрашивать, но совершенно точно подтвердила нам факт недолгого периода жизни П. Лещенко в оккупированной немцами Одессе. Затем П. Лещенко вернулся в Бухарест, а она осталась у родственников в Одессе.
После получения этих сведений уже можно представить себе причину гибели П. Лещенко. Действительно, какой-нибудь советский офицер, знавший о выступлениях певца в оккупированной Одессе или слышавший на фронте песни П. Лещенко, которые немцы, как известно, использовали для агитации и заводили пластинки перед советскими окопами, вполне мог разрядить свой пистолет в певца совершенно безнаказанно».
Между тем я еще жива и постараюсь пожить подольше – не все дела свои завершила. А вот вам о семейной драме не рассказывала, хотя с памятью и тогда, и сейчас полный порядок. Помню, как любили тебя, как на руках носили одесситы. Помню почет и уважение, которые тебе оказывали более сдержанные румыны. Помню, как пел ты на крыле самолета советским летчикам. Попросили, и ты спел. А жизни тебя лишили те же, кто и меня в лагеря отправил. Вот такой анекдот…
«Еще задолго до эмиграции из Союза ему [Шульману] пришлось выступать для особо высокопоставленных товарищей на теплоходе „Тарас Шевченко”. В числе прочих песен Шульман пел тогда „Журавли” и „Я тоскую по Родине” Лещенко. Однажды после исполнения одной из этих песен певца пригласил к себе за столик генерал-лейтенант КГБ. Он добродушно спросил, знает ли Виктор Шульман, чьи песни исполняет. Виктор ответил утвердительно. Тогда, ударившись в воспоминания, генерал-лейтенант рассказал ему, что после войны еще простым капитаном госбезопасности он служил в Румынии и несколько раз не только слышал, но и разговаривал с Петром Лещенко, который приезжал с концертами в части войск, расквартированных в Бухаресте, и продолжал даже петь в своем бывшем ресторане. Особенной популярностью как раз и пользовались эти две песни – „Журавли” и „Я тоскую по Родине”. По мнению Виктора Шульмана, рассказ бывшего капитана, а ныне генерал-лейтенанта, выглядел искренним и звучал вполне убедительно. Мне тоже кажется, что этому рассказу можно поверить. Когда Виктор спросил его, что же с Лещенко стало в дальнейшем, генерал пожал плечами, поскольку пробыл в Бухаресте недолго».
Не пел Петр Лещенко «Журавлей». Песня эта появилась, когда он был в лагере. Но «Журавли» в свой репертуар он бы взял. Его песня. Кстати, в отличие от «Мурки» и других подобных песен. Вот я тюремной лирикой в узком кругу после лагерей увлекалась. Петр Константинович – никогда. Не было в его репертуаре блатных песен. Романсы, танго, вальсы, шуточные народные, но не блатные. Последние, как сейчас говорят, не его формат.
Маргарита Думкина прислала свои «почти анекдоты» и просит пролить свет, откуда эти истории произрастают.
Письмо от 03.08.2009 года:
«Я интересуюсь творчеством Петра Константиновича Лещенко уже 5 лет и за это время оно открыло мне целый мир, изменило мое мировоззрение и стало для меня, как ни странно, основой моей жизни. Простите меня, ради бога, Вера Георгиевна, но я спрошу, может быть о том, что Вам покажется не вполне приличным или разбередит Ваши чувства, но мне действительно важно знать ответы на вопросы, которые вам адресую. Вера Георгиевна, дорогая! Разъясните мне, что здесь правда, что вымысел, проясните ситуацию. Я Вас не хочу обидеть, просто хочу знать правду. Заранее благодарю».
«Рита-Рита-Маргарита! Дорогой мой человек!
Откуда еще все это может произрастать? Из мусора, конечно. Не надо извиняться, вы честно спросили меня о том, что вас тревожит. Вы хотите знать правду. Я тоже. Ведь и для меня много чего в жизни Петра К. осталось тайной. Меня ваше письмо задело, но не огорчило. Милое мое создание, вот о чем хочу сказать. Молодая я была. На многое глаза закрывала. Это моя ошибка. Главная и жестокая. Меня это наказало больше, чем советская власть. И сегодня часто плачу из-за той своей глупости. Первые годы с Петей я упивалась его любовью, сама на такие чувства тогда не была способна. Не доросла. Не устаю повторять: „Если бы молодость знала…” Впервые поняла, что в моей жизни нет никого дороже его, когда после ареста Пети одна вернулась домой. Знаете, моя дорогая, в те дни ко мне часто возвращалось с детства знакомое ощущение, когда ныряешь в волну, тебя накрывает и дух захватывает, и тебе так хочется к маме, чтобы обняла, защитила. Только теперь я хотела к Пете, прикоснуться к нему и рассказать, как он мне дорог, услышать от него, что мы будем вместе, и я еще скажу ему главные слова. Я стала взрослой, я поняла, нет, ощутила, что такое любовь, и больше с этим чувством к нему никогда не расставалась. „Стала взрослой” – смешно звучит. Ведь мне тогда было под тридцать. Петечка мне не позволял взрослеть. Я была ребеночек. Капризный, не желающий жить по-взрослому.
Между нами никогда не было страстных объяснений. Петр Константинович не любил говорить о своих чувствах. Но я постоянно купалась в его любви. Он говорил взглядом, прикосновением, он пел мне о любви. Даже в частушках находил слово, которое так произносил, что я знала: любит. Он меня любит! Очень. Я была счастлива его любовью, но не успела ему подарить свою. Я была предана ему, верна, мне без него было плохо, но я поздно поняла, как я его люблю. Не было дня, чтобы я не просила прощения у него за нашего неродившегося ребенка. Это было в 1946 году. В марте. Я по наивности мечтала о сцене, о гастролях по всему миру, о пластинках моих, не Петиных. Беременность никак не входила в мои планы. Петя пытался уговорить меня оставить наше дитя, но я просто не представляла себя в роли мамы. Помню, уже все прошло, меня выписывают из больницы, я спускаюсь по ступенькам, а Петечка стоит внизу в холле, ждет меня. Увидел – и слезы в глазах. Не забыть мне его лица. Он так и не простил меня, это я точно знаю. Но не попрекнул никогда. Может, ребенок бы Петечку заставил переменить решение о возвращении в Союз? Как я корила и корю себя. Ехала на тюремное свидание с единственным желанием рассказать ему об этом. Не смогла. Вот об этом жалею, но о том, что уехала с Петей, вышла за него замуж – никогда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
