Через неделю весь план был отменен без объяснений. Равена позвонила мне, пробормотала что-то невнятное: «Ты не думай… Возможно, позже…» — и оставила мне кипу своих телефонных счетов.
Она говорила, запинаясь, и я была уверена, что речь была написана под диктовку.
Позвонила Флоринда и велела мне при встрече ни о чем не говорить с Фифи. На следующий день, на занятиях в воскресном классе, Фифи подошла ко мне и передала слова нагваля, считавшего, что без правильной энергии ей не следует переезжать ко мне.
— У тебя все в порядке? — поинтересовалась я.
Она пожала плечами:
— Поначалу это было так таинственно… но… Да, все хорошо.
Через несколько часов мне позвонил взбешенный Карлос и начал передразнивать меня с какой-то особой жестокостью:
— У тебя все хорошо? У тебя все хорошо? Ты что думаешь? Ты такая замечательная, такая особенная, что они умирают из-за того, что не могут жить с тобой? У тебя все хорошо? Они презирают тебя! Они НЕНАВИДЯТ тебя! У тебя все хорошо? У тебя все хорошо?
Позвонила Флоринда и проорала:
— Разве я не просила тебя НИЧЕГО НЕ ГОВОРИТЬ?! РАЗВЕ Я НЕ ПРОСИЛА?!
Внезапно я вспомнила свою учебу в средней школе. Не раз я была на грани исключения из-за неприятия авторитаризма учителей-мужчин или директора школы. И меня неизменно спасали преподаватели-женщины, которые оправдывали меня, говоря, что я была у них самой лучшей ученицей по литературе. Мои учителя французского также просили руководство не выгонять меня, повторяя, что я была лучшей ученицей по их предмету. В классе у меня были друзья не только среди «приличных», я дружила даже с изгоями. В любой школе, где бы я ни училась, я находила друзей во всех социальных слоях. Не желая носить ярлыки, я отказывалась принадлежать какому-то одному клану и вместо этого курсировала между ними.
Фифи, как мне представляется, была классической стукачкой, доносившей все услышанное учителям. А Гвидо — «маменькиным сынком», который не бежал к папе, а спрашивал разрешения у «мамы Флоринды», можно ли взять меня в кино на фильм Кроненберга. Флоринда могла слегка побранить его: «Оставь Эллис в покое!» И тогда у него не хватало мужества повести меня куда нибудь без «родительского разрешения». Почему Гвидо не мог пригласить меня в кино сам? Ведь это никого не касалось, и, кроме того, он уже понимал, что Карлос Кастанеда не мог читать чужие мысли. Он был тем ребенком, который всегда должен просить разрешение. «Хороший мальчик», сделавший татуировку, чтобы выглядеть «плохим»?
После того как Фифи в точности передала Карлосу все то, что я ей рассказала, поклявшись держать наши признания в тайне, он принялся изгонять меня отовсюду: с работы в офисе, с должности менеджера книжного магазина, из воскресного класса, из вечернего класса — отовсюду.
Мне почти никто не звонил. Наверное им запрещали, а они были хорошими солдатами.
Единственными людьми, которые разговаривали со мной или навещали, были старые друзья, занимавшиеся в воскресном классе Карен Вильямс, всегда храбрая и любящая, а также мой преданный друг Ричард Дженнингс. Карен совершила беспрецедентный поступок, написав Карлосу письмо протеста. Рискуя собственным положением ради истины, она утверждала, что я никогда не делала того, в чем он меня обвинял. Это был поступок, невозможный с точки зрения подхалимов Карлоса. Без Карен и Вильямса, да еще тех немногих старых друзей, которых я втайне от всех сохранила в «старой жизни», я могла бы в конце концов действительно совершить самоубийство. Я сдалась.
Grand guignol «Театр паранойи» дошел до того, что обвинения в мой адрес стали противоречить собственным правилам Карлоса. Он свирепствовал на меня из-за «советов» ученикам воскресного класса в ответ на их откровения, одновременно приходя в ярость от того, что я не доводила эти признания до сведения Карлоса Кастанеды, нагваля! Это было правдой. Я была против продвижения людей, злословящих за спиной.
Я спросила Саймона, что он думал по поводу того, что Карлос не только разрешал, но и настойчиво поощрял «стукачество».
— Почему этих людей не наказывают, — воскликнула я, — за их низкопоклонство, за постоянное предательство? Его ответ удручал:
— Их информация слишком ценна.
Одним из немногих достоинств Саймона в моих глазах было то, что он не принимал участия в этой низости. Я от души восхищалась им за эту позицию, но он нарушил наши взаимные договоренности и я разочаровалась в нем. Его постоянно преследовал страх, и, чтобы иметь какие-то преимущества и выступать с позиции силы, он пытался узнать обо всех как можно больше. Из-за такого объема информации он со всеми испортил отношения. У него, как и у всех нас, было множество потребностей, но только обладание информацией могло компенсировать его «комплекс кастрации».
Однажды Пуна, с которой мы были очень близки до моего изгнания, позвонила мне и предложила оплатить мою регистрацию на следующем семинаре в Мексике, где Фифи предстанет на сцене в качестве нового триггера. Я ответила, что ее предложение отдавало дурновкусием. «Я думала, что энергия сделает тебя лучше», — пыталась она меня убедить. Фифи теперь стала компаньонкой Клод, сместив Булу.
Неожиданно Гвидо нанес мне весьма и весьма церемонный визит. Я предположила, что Флоринда разрешила ему это сделать. Он снова взревновал, когда увидел цветы в моей комнате, и допытывался, кто их преподнес. Я была тронута просто потому, что он пришел. Согласно кодексу, по которому мы жили и к которому Гвидо так искренне относился, мы не говорили ни о чем важном.
Однако он пытался уговорить меня принять вместе с ним участие в местном книжном фестивале и прочесть что-нибудь из классики. Этот чуткий жест слишком запоздал.
Как-то раз зашла Флоринда и заметила с отвращением, что я «отекла». Это было как раз накануне месячных, которые из-за чрезвычайного напряжения, в котором я находилась, задерживались. Отеки действительно были больше, чем обычно. Флоринда подумала, что я «торчу» на наркотиках, и быстро уехала. Однако ирония заключалась в том, что я, сдерживая тошноту из-за мигрени, ни к чему, кроме аспирина, не прикасалась в течение многих месяцев. Я боялась принимать любое лекарство — жестокое решение, рожденное абсолютным страхом. Неужели Карлос или Флоринда не видели этого своим магическим зрением? Вскоре Астрид и Флоринде пришлось принимать большие дозы болеутоляющих из-за проблем с зубами. Дантист прописал им обычные в этих случаях викодин и адвил, но при этом они продолжали заниматься сексом с Карлосом и готовить ему еду. Только я одна была ядовитой!
