государственности (Польско-Литовская уния), но не спасла и польскую.
Переходя к обобщению очень широкого масштаба, можно было бы сказать, что две сильнейшие и в будущем единственно решающие государственности современного мира удались в России и Америке – на очень далекой дистанции от беспокойного западноевропейского полуострова великого евразийского материка. Империя Карла Великого наследников так и не получила: эти наследники оказались неудачниками, недоносками, выкидышами. Германские племена, наводнившие Европу и разгромившие Римскую Империю, к имперскому строительству оказались совершенно неспособными, как при всех ее талантах оказалась неспособной древняя Греция. Германец оказался слишком узок.
Историческим выражением этой личной узости послужил феодализм, разложивший Европу и пытавшийся разложить Россию. Только на больших расстояниях от этого феодализма – на индейских просторах Америки или на угро-финских болотах Москвы, удалось создать огромные демократии – демократические каждая по-своему и каждая по-своему решающие проблемы и своего, и общечеловеческого социального бытия. Ближе к центрам западной Европы все попытки разбились о ту психологию данного человеческого материала, которая на протяжении веков неизменно формировала западноевропейский феодализм. Об эту же психологию разбилась и киевская попытка.
Киевскую Русь разбила, разумеется, не степь. Степь только добила государственность, начинавшую распадаться изнутри. Стране уже не хватало сил для того, чтобы справиться со старыми и привычными врагами, с которыми раньше справлялись без особенных затруднений. И если мы попытаемся установить – так что же новое появилось во внутренней жизни последнего периода Киевской государственности, то мы неизбежно натолкнемся на уделы, на «кромолы» удельных князей, которые «пустошили землю русскую» и с которыми справиться уже не удалось.
Наш удельный период – не есть феодализм в западноевропейском смысле этого слова. До уровня своего западноевропейского собрата он развиться так и не успел. Но феодальное влияние, конечно, было. И, прежде чем говорить о нем, попытаемся установить, так что же, собственно говоря, значит феодализм.
Феодализм
Классическое определение основных черт феодализма, принятое в марксистской литературе, дано Лениным. Эти основные черты Ленин формулирует так:
1. Государство натурального хозяйства.
2. Отсутствие у непосредственного производителя средств производства.
3. Личная зависимость крестьянина от землевладельца.
4. Низкое рутинное состояние техники.
Как видите сами, крепостное хозяйство России середины прошлого века целиком подходит под ленинское определение феодализма – однако никто же, в самом деле, не станет утверждать, что Россия Николая Первого была феодальным государством. Из ленинского определения полностью выпадает самая основная черта феодального строя – дробление государственного суверенитета, исчезновение идеи единой общенациональной власти. Феодальный барон Западной Европы хозяйствовал совершенно так же, как и русский помещик чичиковских времен, однако ни Ноздрев, ни даже Собакевич никакими феодалами не были, а вестфальский барон этим феодалом был.
Если рассматривать феодализм с ленинской точки зрения, то тогда изобретатель и открыватель наших «феодальных отношений» Павлов-Сильванский будет более или менее прав: некоторые – далеко не все – юридические и экономические черты, свойственные типично феодальному развитию Западной Европы, можно подметить и у нас – и притом на очень значительных промежутках времени. Но если рассматривать феодализм не как известную систему «производственных отношений», а как раздробление государственного суверенитета среди массы мелких, но принципиально суверенных владетелей, то тогда прорыв феодализма в нашу историю нужно признать не правилом, а только исключением.
К «производственным отношениям» феодализм не имеет никакого отношения. И утверждение марксизма, что «по сравнению с рабовладельческим обществом феодализм представляет более прогрессивную форму производственных (а не юридических! – И.С.) отношений», блещет таким же остроумием, как и ленинское определение самого феодализма. Достаточно вспомнить огромную культуру и необычайно высокий уровень римского «производства». Феодальная Европа, нищая, грязная и безграмотная, уж никак не представляла собою «более прогрессивной формы производственных отношений» – это, вопреки Гегелю, был сплошной регресс. Феодализм приходит не из производственных отношений. Он приходит от жажды власти, взятой вне всякой зависимости и от производства, и от распределения. Феодализм – это, так сказать, демократизация власти – передача ее всем тем, у кого в данный момент и в данном месте есть достаточная физическая сила для отстаивания своих суверенных баронских прав – Faustrecht – кулачное право. Феодализм иногда предполагает юридическую основу власти, но он никогда не предполагает моральной.
Феодал правит не «во имя» нации, народа, крестьян и кого бы то ни было еще. Он правит только и исключительно в своих собственных интересах, закрепленных такими-то и такими-то битвами и пергаментами. Для феодала монарх не есть носитель определенных нравственных идеалов или даже практических интересов народа или нации, а только «первый среди равных», которому повезло быть сильнее остальных. Внеморальное происхождение феодала оставило свои следы и на западноевропейской монархии – по происхождению чисто феодальной. И нам, еще и до сего времени, приходится называть «монархией» и западноевропейскую, и русскую ее формы – формы, выросшие из совершенно разных моральных источников и имеющие совершенно разную историческую практику.
Феодализм вырос прежде всего из жажды власти во имя своего личного права.
Жажда власти есть, конечно, общечеловеческое свойство, и поэтому тенденция к развитию феодализма будет в той или иной степени свойственна всем странам и всем народам мира. «Трудолюбивые приват-доценты» всегда смогут раскопать десятки мелочей, свидетельствующих о наличии «феодальных отношений» где угодно. Но если оторваться от мелочей, то мы должны сказать, что Рим, например, феодальных отношений не знал вовсе. Были помещики и были сенаторы, были проконсулы и были императоры, но баронов не было. Суверенная власть «народа и сената римского», выгравированная на римских орлах, оставалась единым и нераздельным источником всякой власти – даже и власти римских императоров. Гражданские войны Рима ни в какой степени не носили характера феодальных войн средневековой Европы. Вовсе не знала феодализма и древняя Греция с ее уже чисто капиталистическими отношениями. Да, Греция была раздроблена на ряд суверенных государств, но это были хотя и крохотные, но все-таки государства – монархии и республики, принципиально равноправные друг другу и никак не находившиеся в феодальном подчинении или соподчинении.
Власть феодала есть власть помещика – в большинстве крупного, присвоившего себе, помимо крестьянской земли и крестьянского труда, еще и прерогативы верховной власти и по отношению к крестьянину, и по отношению к другому феодалу. Этого не было ни в Греции, ни в Риме, ни в Китае – этого не было и у нас. Еще раз повторяю, что феодализм явился как жажда власти, не оправдываемой никакими моральными целями, никаким общим благом, как жажда власти самой по себе – an und fer sich. По чисто германской концепции, повторенной и в XX веке, – сила родит право и право требует власти.
Феодал, подыскивающий моральные оправдания своей власти, – является логической
