на выезде из города у северных ворот.
Соджун поклонился и ушел. Он ехал по опаленным полуденным солнцем безлюдным улицам города и думал о словах Син Мёна. Он не мог назвать себя ни смелым, ни безрассудным. Поступил так, потому что по-другому поступить не мог. Он и так слишком долго мирился с тем, что происходило в доме отца. А в начале недели он должен уехать на целый месяц. Елень останется одна. Даже Чжонку рядом не будет. Успокаивал тот факт, что теперь она свободный человек, вряд ли отец предпримет что-то. Для него Соджун и правда умер.
Каждый раз сталкиваясь с сыном, министр не менялся в лице и просто проходил мимо стражников, склонившихся перед чиновниками. В дом, где Соджун родился, его не пускали, так как хозяин не дозволял. Так и жили: отец, брошенный сыном, и сын, отвернувшийся от отца…
Солнце палило нещадно, и тени только начинали отползать от ограды поместий. Конь отмахивался от назойливых слепней, садящихся на влажный разгоряченный круп. Иногда жесткий волос щелкал по рукам, но Соджун словно не замечал этого. Лишь похлопывал время от времени по горячей шее жеребца. Уже подъезжая к дому, капитан услышал характерный щелчок, а потом стук — так стрела слетает с тетивы и попадает в соломенную мишень. Соджун даже повертел головой в поисках источника звука, но на пыльной улице было совершенно пусто. Капитан спешился и вошел в задние ворота. Вновь свист стрелы. Соджун даже присел от неожиданности.
— Не задирай так высоко, — услышал он голос Елень, а, сделав несколько шагов, увидел ее с Сонъи. Обе женщины в тех самых тренировочных костюмах, которые подарил капитан, стояли напротив мишени, и Сонъи натягивала лук. А в центре двора стояло кривое соломенное чучело, возле которого сгруженными в кучу на небольшом столике лежали обычные палки и деревянные мечи, и тоской затянуло сердце.
А он-то уже решил, что госпожа позабыла о тренировках детей и успокоилась. Нет. Не забыла. Не успокоилась. Просто капитан возвращался поздно, когда все снаряды для тренировок были уже убраны, когда уже ничто не говорило о том, что еще час назад Сонъи натягивала боевой лук, а Хванге стрелял из самострела. Когда Соджун въезжал во двор, женщины или вышивали, или что-то перебирали. Все тихо-мирно. Обычные женские дела дворянок. И сердце успокаивалось от мысли об этом. Вот только…
— Не держи долго пальцы на тетиве! Не разворачивайся так сильно. Сонъи, смотри еще раз.
С этими словами Елень забрала у дочери тяжелый боевой лук, вдохнула, подняла голову к мишени, вскинула лук, и в то же мгновение щелкнула тетива. Стрела влетела точно в темный центр мишени, утонув в соломе по самое оперение.
— Не бойся промазать, дыши спокойно…
— У меня сил не хватает натянуть этот лук, — пожаловалась девочка, — он слишком тугой для меня!
— Тогда нужно заказать такой, чтоб был по руке, — вмешался Соджун, выйдя к женщинам. Те тут же поклонились.
— Вы рано сегодня, господин, — проговорила Елень, пряча досаду. От капитана это не ускользнуло.
— Давно тренируетесь? — поинтересовался хозяин дома.
Елень глянула на солнце, потом на покрасневшую Сонъи. Девочка дула на пальцы, где остались вмятины от тетивы, и на взрослых не смотрела. Ее боль сейчас была важней.
— Вы обедали? — спросила госпожа у капитана.
— А мы нет, — ответила за него Сонъи, и Соджун улыбнулся.
— Давайте поедим, — предложил он и повел коня в стоило.
— Гаыль! Направляй на стол! Господин вернулся! — прокричала Елень и направилась в кухню.
Она не переоделась для обеда, и капитан наблюдал за женщиной, которая сидела с ним об руку, но не ела. Она смотрела то на безоблачное небо, то на соломенное чучело, неуклюже торчащее посреди двора.
— Почему вы не едите? — спросил Соджун.
— С полным желудком с мечом под таким солнцем не поскачешь, — проворчала Елень и призналась. — Вы рано вернулись, я еще не закончила свою тренировку.
Капитан положил ложку, глянул на пустынный двор, а потом полез из-за стола. Женщина вскинула на него глаза.
— Господин…
— Идемте, — позвал он и усмехнулся, — я тоже не любитель скакать с набитым животом. Гаыль! Убери со стола. Мы чуть позже поедим.
Елень смотрела в широкую спину мужчины, который выбирал для нее и себя учебные клинки, и волновалась. Конечно, он все понял! Понял, что каждый день она машет мечом. Понял это, едва взглянув на потрепанное соломенное чучело. Ни Сонъи, ни Хванге ей не противники. Даже Чжонку вряд ли справился бы с ней. Нет. Точно не справился бы. Она бы его зарубила на третьей минуте. Или на пятой. Любому воину нужен противник, чтобы расти в своем мастерстве, а она просто лупит деревяшкой соломенное чудище, а потом прячет его. Прячет, чтобы капитан не увидел и не расстроился. А он обязательно расстроится.
Соджун, действительно, расстроился. Он перебирал клинки и вздыхал. Некоторые были растресканы настолько, что целой оставалась лишь рукоять, обмотанная тряпкой, которая от постоянного использования со временем почернела.
«Она боится. Мы живем сами по себе уже четыре месяца, а страх ее все так же не отпускает. Это как в пословице: обжегшийся на молоке дует на воду. Госпожа будет оглядываться всегда. Всегда будет ждать удара, потому что когда-то получила его неожиданно. И в тот момент ее жизнь разделилась на «до» и «после». И этого уже не изменить»,— с горечью думал капитан.
— Вы ими что делали? Здесь не осталось ни одного приличного меча или палки! — усмехнулся он, чтоб вызвать улыбку. Но Елень, подошедшая к нему незаметно, не улыбнулась.
— Господин…
— Чтобы не нарушать привычное время ваших тренировок, сегодня мы потренируемся в это время. Но, как только я вернусь из поездки, тренироваться будем вечером.
— Господин, вы…
Соджун посмотрел на женщину, стоявшую рядом и глядевшую на него недоумевающе. Мужчина улыбнулся, потому что должен был хоть как-то поддержать ее. Он кивнул в сторону чучела.
— Мне вот что любопытно. Для таких мечей чучело вполне прилично выглядит.
Елень смутилась и опустила глаза. Улыбка мельком озарила ее лицо.
— Это… это уже шестое чучело, — призналась она, так и не подняв головы.
— Восьмое, господин! — прокричал Анпё, крутившийся во дворе и ненароком подслушавший разговор.
Елень бросила на него строгий
