– Если бы вы знали, какое это облегчение – поговорить с кем-то обо всем этом, – сказала я. – И все же мне кажется нереальным, что вы мне поверили.
Он пожал плечами и галантно поддержал меня под руку, пока я завязывала грубые шнурки своих сандалий.
– Ma chére, я служу тому, кто мог увеличить количество хлебов и рыб[36]. – Он улыбнулся и кивнул в сторону водоема, где карпы все еще подбирали хлебные крошки. – Тому, кто исцелял недужных и воскрешал мертвых. Стану ли я удивляться тому, что Господин вечности переместил молодую женщину по своей воле сквозь камни, стоящие на земле?
Мне подумалось, что это, во всяком случае, лучше, чем получить прозвание вавилонской блудницы.
Монастырская кухня оказалась очень теплой и напоминала пещеру; куполообразный потолок совершенно почернел от подымавшегося к нему столетиями жирного дыма. Брат Евлогий, по самые локти погрузивший руки в чан с тестом, приветствовал Ансельма кивком и обратился по-французски к одному из братьев-прислужников, велев ему обслужить нас. Мы выбрали местечко в сторонке, подальше от кухонной суеты, и сели перед двумя кружками эля и тарелкой с пирогом. Я подвинула тарелку к Ансельму, слишком поглощенная своими заботами, чтобы заниматься едой.
– Позвольте мне поставить вопрос вот каким образом, – заговорила я, с осторожностью выбирая слова. – Если бы я, предположим, знала, что многим людям угрожает опасность, должна бы я была попытаться ее предотвратить?
Ансельм машинально вытер рукавом нос, из которого потекло в теплой кухне после морозного воздуха во дворе.
– В принципе да, – ответил он. – Но это же зависит от многих обстоятельств. Например, насколько это рискованно для вас лично и каковы другие ваши обязательства, а также каковы шансы на успех.
– Не имею ни малейшего представления о такого рода обстоятельствах. Исключая, разумеется, мой долг по отношению к Джейми. Но он один из этих многих людей, кто может пострадать.
Он отломил кусок горячего пирога и протянул его мне. Я не заметила этого, в глубоком раздумье уткнувшись в кружку с элем.
– Я убила двоих, – заговорила я. – У каждого из них могли родиться дети, если бы я не убила их. Они могли бы совершить…
Я беспомощным жестом отодвинула кружку.
– Словом, кто знает, что они могли бы в жизни совершить. Я могла повлиять на будущее… нет, я точно повлияла на него, но не знаю, каким образом, и это меня страшит.
Ансельм хмыкнул и махнул рукой проходившему мимо брату-прислужнику, который немедля принес нам еще пирог и новый кувшин эля. Ансельм наполнил наши кружки и только после этого заговорил:
– Если вы взяли чью-то жизнь, то другую вы спасли. А сколько больных вы исцелили – людей, которые умерли бы без вашего лечения! Ведь и это влияет на будущее. Что, если человек, которого вы спасли, совершит потом великое зло? Разве это ваша вина? Могли бы вы, имея в виду такое обстоятельство, допустить, чтобы человек умер? Конечно же, нет.
Для вящей убедительности Ансельм даже пристукнул по столу своей кружкой.
– Вы говорите, что не решаетесь здесь на какие-то действия, опасаясь оказать влияние на будущее. Это нелогично, мадам. Поступки каждого из нас оказывают влияние на будущее. Останься вы там, у себя, ваши поступки несомненно влияли бы на ход событий в не меньшей степени, чем они будут влиять здесь. Вы несете ту же ответственность за них, какую несли бы там – в той же мере, как и любой другой человек. Разница лишь в том, что здесь вы можете с большей точностью понимать, какие же именно последствия проистекут из ваших поступков, а там у вас подобного преимущества не было бы.
Он покачал головой и посмотрел на меня через стол уверенным, твердым взглядом.
– Пути Господни неисповедимы для нас, и это очень хорошо. Вы правы, mа chére, церковь в своих установлениях не могла предвидеть ситуации, подобные вашей, и потому вы не можете руководствоваться ничем, кроме собственного разумения и Божьей помощи. И я не могу сказать вам, что вы должны делать и чего не должны. Пред вами свободный выбор – как и перед любым человеком на Земле. А история, как я полагаю, есть единение всех человеческих поступков. Некоторых рабов своих Господь наделяет возможностью влиять на судьбы многих. Быть может, вы одна из таких. Быть может, нет. Я не знаю, почему вы здесь. И вы не знаете. И похоже, что ни один из нас этого никогда не узнает.
Он не без юмора округлил глаза.
– Порой я даже не знаю, зачем я-то здесь!
Я рассмеялась, а он близко пригнулся ко мне через стол.
– Ваше знание будущего – орудие, данное вам так же, как потерпевшему кораблекрушение судьба посылает нож или леску для ловли рыбы. Пользоваться этим орудием не безнравственно, если вы поступаете в соответствии с законами, данными нам Богом, и если вы не употребляете его во зло.
Он помолчал, сделал глубокий вдох, а потом – сильный выдох, от которого приподнялись его шелковистые усы.
– Все, что я могу сказать вам, дорогая мадам, это то же, что я говорю любому, кто обращается ко мне за советом в душевном смятении: положитесь на Бога и молите его о руководстве.
Он пододвинул ко мне свежий пирог.
– Но что бы вы ни решили делать, для этого нужны силы. Так что примите еще один маленький совет: когда вы в сомнении, ешьте.
Когда я вечером зашла проведать Джейми, он спал, положив голову на предплечье. Пустая миска из-под супа целомудренно стояла на подносе, а рядом с ней – нетронутые тарелки с хлебом и мясом. Я переводила взгляд с невинного, сонного лица на тарелки и обратно. Потрогала хлеб. На корочке осталась вмятинка от пальца. Хлеб свежий.
Я оставила его спящим и пошла поискать брата Роджера, которого обнаружила в кладовой.
– Ел он хлеб с мясом? – спросила я без проволочек. Брат Роджер улыбнулся в свою пушистую бороду.
– Да.
– Удержал?
– Нет.
– Надеюсь, вы не убирали за ним?
Ему мой вопрос показался забавным – округлые щеки порозовели.
– Как бы я посмел? Нет, он из предосторожности заранее подставил тазик.
– Вот лукавый шотландец!
Я невольно засмеялась.
Вернулась в комнату и легонько поцеловала Джейми в лоб. Он слегка пошевелился, но не проснулся. Вспомнив совет отца Ансельма, я забрала тарелки с хлебом и мясом к себе в комнату, чтобы поужинать.
Полагая, что Джейми скорее оправится от своей нервозности и желудочного недуга, если я буду меньше его беспокоить, я почти весь следующий день провела у себя в комнате, читая «Травник», который дал мне брат Амброз. После полудня пошла навестить своего непокорного пациента. Но вместо Джейми я обнаружила в комнате весьма смущенного Мурту, который сидел на стуле у стены.
– Где он? – спросила я, оглядывая комнату.
Мурта ткнул пальцем в сторону окна. День был холодный и сумрачный, светильники зажжены. Окно было не занавешено, и холодный ток воздуха снаружи колебал язычки пламени.
– Он вышел во двор? – недоверчиво спросила я. – Куда он пошел? Зачем? И что он надел на себя, дьявол его побери?
В последние дни Джейми лежал в постели большей частью обнаженный: в комнате было тепло, а прикосновение одежды к заживающим ранам причиняло боль. Покидая ненадолго комнату по необходимости и при поддержке брата Роджера, он надевал широкую монашескую рясу, но сейчас эта ряса, аккуратно свернутая, лежала в ногах кровати.
Мурта подвинулся вместе со своим стулом немного вперед и уставился на меня совсем по-совиному.
– Сколько всего вопросов? Четыре? – Он поднял указательный палец. – Итак, первый: да, он ушел. Второй.
Мурта присоединил к указательному средний палец.
– Куда? Будь я проклят, если знаю. Третий.
Вверх поднялся безымянный палец.
– Зачем? Он заявил, что ему осточертело сидеть взаперти. Четвертый, – поднялся мизинец. – Также будь я проклят, если знаю. Когда я видел его в последний раз, на нем ничего не было.
Мурта сложил четыре пальца и выставил вверх большой.
– Вы не спрашивали, но отвечаю: ушел примерно час назад.
Я так и вспыхнула – от полной беспомощности. Поскольку преступник исчез, я набросилась на Мурту:
– Вы что, не знаете, что на дворе подмораживает? Снег идет! Почему вы его не остановили? И что вы имеете в виду, утверждая, что на нем ничего не было?
Маленький клансмен сохранял полную невозмутимость.
– Конечно, знаю. Думаю, и он знал, не слепой. Остановить его я пробовал. Когда он собрался уходить, я сказал ему, что он еще к этому не готов и что вы мне голову снимете, ежели он уйдет. Схватил его рясу и стал спиной к двери. Сказал, что он пройдет только через мой труп.
Мурта помолчал и сообщил совершенно не к месту:
– У Элен Маккензи была самая прекрасная улыбка, какие я видел. Любого мужчину пробирала до самых костей.
– И поэтому вы позволили ее тупоголовому сыну уйти, чтобы замерзнуть до смерти? – вспылила я. – Какое отношение имеет улыбка его матери ко всему этому?
Мурта задумчиво потер себе нос.
