Они мчались на горячих арабских скакунах, купленных на корабле, а на привалах словно поджидали те, кто безуспешно пытался мешать и раньше. Рагдай несколько лет не садился на коня, теперь отдался скачке с ликованием, восторгом, как мальчишка. На корабле вроде бы и не двигаешься, а тут земля мелькает под копытами, впереди стремительно вырастает подлесок, бросается навстречу, расступается и пропадает сзади, а впереди все новое, внезапное…
– Это что, – крикнул Рагдай на скаку, – в старину, говорят, люди вовсе на Змеях летали!
– Брешут, – откликнулся Залешанин.
– Что?
– Брешут, говорю. Старикам да не приврать? Мол, в их времена горами двигали, а придет молодежь, что всемером одну соломинку будут поднимать… Ты вот и сейчас соломину не поднимешь.
Ветер срывал слова с губ и уносил, оба слышали только обрывки и понимали друг друга больше по крикам, взмахам руки, взглядам.
Однажды, когда скакали в ночи, полыхнуло внезапное зарево. Воздух колыхнулся от глухого раздраженного рева. Дрогнула земля, а кони прижали уши. Залешанин чувствовал, как могучий жеребец, любитель подраться с другими жеребцами, дрожит под ним, как трусливый щенок. Даже в бою он бил врага копытами и рвал зубами, а здесь…
– Что там? – спросил он тревожно.
Над темными вершинками деревьев поднялось багровое облако, словно там внезапно взметнулся гигантский костер-крада. Рев повторился, уже тише, ворчливее. Вдогонку за расплывающимся первым облаком поднялось еще, поменьше, но ярое, пурпурное, осветившее вершинки старых дубов, что сейчас казались только красными.
Рагдай, оторвавшись от сладких дум, поморщился:
– Змей.
– Змей? Чего он там?
– А чего ему там не быть? – огрызнулся Рагдай.
– Ну, ежели Змей Горыныч, то должен в горах… Да и норы лучше в горах копать…
– Брось, – отмахнулся Рагдай. – То ли клад особый сторожит, то ли еще чего… Будет время, сходи узнай. Пока другие не опередили. А сейчас не мешай.
Он углубился в думы, но Залешанин видел по лицу витязя, что не о славе грезит, не о богатой добыче, а о женских руках, что обхватят ему шею, снимут шлем, вытрут пот со лба… Вон глаза стали такие, что, сними с него сейчас все, не заметит, в киевские ворота въедет голым…
Кони неслись мимо высоких скал, дорожка тянулась каменистая, по другую сторону вместо скал громадились массивные округлые камни, словно гигантская рыба проглотила их и долго слюнявила во рту, сглаживая острые края, наконец выплюнула – гладкие, блестящие, обкатанные.
Над одним из таких камней поднималось лиловое облако. Воздух струился волнами, подрагивал, будто от камня поднималось тепло. Рагдай перехватил взгляд Залешанина, отмахнулся:
– Под тем камнем меч-кладенец или еще что… Не бери в голову.
– Чо?
– Камень все равно не подымешь, а пуп порвешь.
Кони неслись резво, поворот отгородил от гряды валунов, Залешанин запоздало подумал, что можно бы и попытаться, вдруг да поднял бы. Зачарованный меч! Было бы чем хвастаться…
Лицо Рагдая было каменным, но Залешанину почудилась насмешка. Мол, только и хвастаться, ибо мечом-то владеть уметь надобно. Это не твоя оглобля.
Пристыженный, он постарался поскорее забыть о чудесном кладенце, тем более что диковинки попадались на каждой версте: то каменный человек выглянет, то Змей с тремя головами пролетит, то стайка голых девок в озере плещется, зеленые волосы распустили, руками машут, мол, давайте, парни, к нам, мы свободные…
Высоко в небе заливался жаворонок. Залешанин закинул голову, щурился, разыскивая маленького певуна, вдруг насторожился, долго всматривался, наконец сказал неуверенно:
– Чтой-то мерещится… Наверное, от голода.
– Ты ж только что ел! – изумился Рагдай.
Высоко по синему небу летело что-то странное. Присмотревшись, они с трудом различили карлика с длинной седой бородой, в огромной чалме, широких синих шароварах, даже сафьяновые сапожки рассмотрели. Борода свисает ниже его сапог, а там, вцепившись как рак, висел человек. Одежда поблескивает, из чего Залешанин понял, что человек в доспехе или хотя бы в кольчуге с парой булатных пластин. И в шлеме, вон как сверкает!
В правой руке неизвестного витязя искорка, явно размахивал мечом, но даже Залешанину было ясно, что не ударит колдуна-карлика, иначе оба рухнут с высоты. А карлик таскает под облаками в надежде, что у того ослабнут пальцы, соскользнет…
– Ничего себе, – выдохнул он. – Это ж как ухватиться надо!.. У него руки как у того больного рака, которым ты пытался меня отравить.
Рагдай сказал знающе:
– Он бороду на кисть намотал. Так держаться легче. У них сейчас кто кого пересилит. Карлик тоже устанет, но, как только опустится на землю, тот с мечом его сразу же… Или даст по голове, сунет в мешок, чтобы в Киеве хвалиться диковиной…
В голосе витязя сквозило восхищение. Он провожал долгим взором летящую пару, пока те не скрылись из виду в сторону востока. Залешанин покачал головой:
– В поле схлестнуться с каким дурнем, я еще понимаю… но чтоб вот так оттуда землю увидеть? Нет, такие подвиги не по мне. Лучше уж смердом. Что за чудище с такой бородой?
Рагдай и без того ехал, усиленно гоняя морщины на лбу. Глаза стали задумчивыми, а голос нерешительным:
– Слыхивал о некоем колдуне Черноморде… Где-то на Востоке живет, чародей могучий, даже шапка-невидимка есть… Видать, кто-то из наших отважился схлестнуться.
Залешанин подумал, предположил:
– А может, по нужде пришлось.
– По чести, – возразил Рагдай.
– По чести так по чести, – не стал спорить Залешанин.
Белоян отшатнулся от чары, где на тяжелой маслянистой поверхности отвара возникали и пропадали привычные рожи нежити, кикимор, мавок, но внезапно их как смело огромным веником, а из черноты уставились страшные глаза, полные нечеловеческой злобы, а губы уже сложились для заклинания.
Дрожащими пальцами бросил в отвар щепотку чаги, истолченной со сгинь-травой, взметнулся синий дымок, словно порошок упал на раскаленную наковальню, поверхность отвара снова стала ровной и чудовищно неподвижной, хотя Белоян чувствовал, как вздрагивает даже пол.
– Оставайся здесь, – велел он отроку. – Если снова увидишь что-то… брось еще чаги! Только голову отверни, иначе… сам знаешь.
– Отвернуть? – переспросил бледный отрок.
– Отвороти, – поспешно поправился Белоян, который сам требовал точности в словах, ибо на точности держится любое заклинание.
Отрок, бледный и серьезный, кивнул так судорожно, что лязгнули зубы. Он знал, что стряслось с прежним помощником верховного волхва, и от одной мысли о таком все тело начинало трястись, как осиновый лист на ветру.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
