— А может, бистро? — устало пошутил Штольц.
На террасе, прикрытой матерчатым тентом, на деревянных дощечках сидели люди и пили что-то из блюдец.
— Что, и нам так же садиться? Я так и ноги, пожалуй, не согну.
— Уж постарайся. — Лейтенант натянул поводья, останавливая повозку. — Язык — вот что нам сейчас важно. Слушаем, смотрим — и мотаем на ус.
— Это ладно… Только ночевать где будем? На улицах туг у них, похоже, это не принято.
Макс поморщился. Слишком много вопросов задавал капрал. Вопросы приятны, когда можешь блеснуть ответом, — в противном случае остается только морщиться.
Три дня диверсанты провели у подножия окрестной горы, каждое утро совершая короткое восхождение и внимательно наблюдая за столицей ацтеков в бинокль. Кое-что они, безусловно, узнали, но в целом подобное наблюдение нельзя было назвать результативным. Кое-что удалось подкорректировать во внешнем обмундировнии, появилось представление о размерах и контурах города, о том, как ведут себя на улицах столицы, однако без знания языка большинство проблем по-прежнему оставалось неразрешимым.
— Если к вечеру ничего не придумаем, — шепнул Макс, — возьмем «живца». Выберем кого поболтливее и сгребем. Где-нибудь за городом встанем лагерем и устроим себе курсы самообразования.
— Так он нас и будет учить!..
— Будет. Что-нибудь для этого придумаем. В крайнем случае спектакль разыграем. Я и, скажем, Пуэрто — бандиты, вы — порядочные парни, освободители.
— Хороши парни! Ни бельмеса на его родном языке.
Лейтенант тяжело взглянул на капрала.
— Ты можешь предложить что-нибудь лучше? Штольц приподнял обе ладони, демонстрируя полное послушание.
— Командуй, адмирал! Как скажешь, так и будет.
* * *
— Але, лейтенант! Может, здесь остановимся, если не найдем ничего лучшего?
Макс повернул голову. Они проезжали мимо площади, заполненной людьми и повозками.
— А ты думаешь, они до утра здесь торчат?
— Вполне возможно! Это ведь рынок, так? И торгуют они — где с лотка, а где и прямо с телег. Вон те желтые фургончики и вовсе без колес. Значит, есть шанс пристроиться рядом.
— Может, продавца какого-нибудь прихватить? Купчишки — народ языкастый.
— Подумаем… — Макс искоса оглядывал улочки.
— А вообще-то народу у них не густо. Тысяч десять-двадцать на всю столицу. — Потому и чисто.
— Чисто — это верно. Только что-то не заметил я тут у них особо развитой цивилизации. Пирамиды, конечно, обалденные — так что с того? Статуя Свободы — тоже махина за сто метров.
— Когда ее построили — и когда эти громады! Чего ты сравниваешь?
— Просто пытаюсь понять, что тут забыл Гершвин. Душно, жарко и ливни, как во Вьетнаме. Вон как хлынуло тогда в джунглях! Думал — точно всем крышка. Не утонем, так наверняка захлебнемся.
— А жертвоприношения?.. Почитал я вчера про здешние их празднички!.. Как баранов людей резали.
— Да, это дело они тут любили… Сколько богов, столько и жертв. Каждому, значит, по овечке. Выбирали самых красивых, а после — под нож, на алтарь.
— Словом, не пацифисты.
— Это точно! Самые обычные дикари. С тольтеками сражались, инкам под зад давали…
— Зато женщины у них тут красивые, — задумчиво произнес Лик. — Вот бы Кромп порадовался.
На минуту замолчали, вспоминая рыжеволосого жизнелюба. Солнце стояло в зените, тени практически не было. Пот лил с них градом. Со скрипом лошадь тянула за собой груз сланца и обсидиана, ей тутошнее светило было нипочем. Рыночная площадь осталась за спиной, и они катили по улице, петляющей между домов, постепенно приближаясь к центру города. Под мерное цоканье всплывали образы прошлого. Глаза сами собой слипались, но сон в такую жару был бы более нездоров, нежели бодрствование. Позади на небольшой дистанции следовала повозка с Пуэрто и Доминго. Из обычных телег еще перед городом они сделали некое подобие фургонов, натянув на самодельные рамы грубую холстину. Так было уютнее и безопаснее. Подобная крыша не могла защитить от проливного дождя, но спасала от солнечного удара.
— А я иногда думаю, — прервал молчание Макс, — что не надо было брать с собой Дювуа вообще. В смысле — в последний переброс. Пусть бы оставался во Франции. Ему там, похоже, нравилось.
— Да и Кромпу тоже.
— Глядишь, и живы оба бы остались.
— Хорошо, хоть дома у них никого…
Макс нахмурился. Начиналось то, чего он обычно не позволял в походах. Разговоры о доме, о семье и скором возвращении. И самое нелепое, что он первый завел речь о запретном…
— Стоп, машина! — Он натянул поводья, заставив лошадь остановиться.
— Что там еще? — Капрал сунулся вперед. Лихорадочно обшарив фасады домов глазами, лейтенант неопределенно передернул плечом.
— Так, показалось…
— И ничего не показалось! Смотрите-ка, какое чудо сюда шлепает! — Штольц ухватил Макса за плечо.
По улице торопливо семенила женщина с узелком. Агатовые глаза, волна рассыпанных по плечам волос и золотой обруч на голове. Но развеселила капрала вовсе не она. Следом за женщиной шагал франт с кольцами в ушах и в носу, с массивной цепью на груди, в ярком, вышитом цветами наряде. Головной убор отдаленно напоминал чалму. Во рту торчала толстая сигара. Выпустив клуб дыма, юноша не без франтоватости стряхнул пепел, скучающим взором окинул встречные повозки.
— О Господи! А какой важный!.. — Штольц прыснул в ладонь. — Как думаешь, может, попросить у него закурить? Я-то считал, что они древние, а у них вон какие сигары! Все как у людей.
— Вот и ответ на твой вопрос, почему Гершвин подался сюда. Табак-то из Америки к нам приплыл, как и картошка.
— Это я помню… Только он что, большой куряка, наш Гершвин?
— Не знаю…
Макс оглянулся на Пуэрто и Доминго. Никогда не видевшие курящих людей, два флорентийца чуть ли не с ужасом взирали, как клубы дыма вырываются изо рта и ноздрей разодетого в пух и прах юноши. Улыбнувшись, Макс подстегнул лошадь.
— Я читал, что у ацтеков так одевали будущих жертв. Венки из цветов, дорогие браслеты, прекрасные одежды. И кормили как каких-нибудь наследных принцев. В жены отдавали аж сразу четырех девиц из лучших семейств города. В последний день он сам приходил в жертвенный храм и отдавался в руки жрецов.
— И там ему, бедолаге, надо полагать, пускали кровушку…
Макс невольно покосился в сторону курящего юноши. Черными девчачьими глазками тот, в свою очередь, изучал проезжающих мимо людей.
— Да, — неохотно произнес лейтенант. — Сначала вспарывали живот и вырывали сердце. Еще у живого. А потом… — Он замолчал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
