Так и живу. Не хорошо и не плохо. Больные - все тяжелые, повторные протезирования клапанов.
Одна операция показалась скучной, стал делать по две. Потом по три. Домой прихожу поздно вечером. Перерыв не сказался на хирургической технике. Ошибок не делаю, оперирую быстро. Но осложнений достаточно, и летнего покоя как не бывало. Грустно все это.
Больше ничего не скажу о жизни. Подхожу к границе нового этапа. Впереди Наука для удовольствия, писание книг и созерцание.
Когда это писал, казалось, все решено. А прооперируешь трех больных - на следующее утро, если они хорошие, начинает брать сомнение. "Может быть, еще повременить с этим новым этапом?" Завтра три операции.
....................
Какие странные повороты делает жизнь! Снова все изменилось.
На базе нашей клиники создан Институт сердечной хирургии. Мне предложили стать директором.
Очень не хотелось. Рушились планы на спокойную, интересную старость (чтение, размышления, моделирование, писание, созерцание). А как откажешься? Ведь я действительно могу руководить клиникой лучше других. (Пока.)
И вот с половины апреля я впрягся как никогда. Цель: делать больше на тысячу операций в год. ("На тех же площадях", - как говорят на заводах.) Больных много, и никто их, кроме нас, не спасет. Тысяча жизней - разве это не хорошая цена за спокойную старость?! Знаю, будут несчастья, но будет, наверное, и счастье, а сколько - посмотрим.
Вместо послесловия
Скажу сразу: счастья не было. Да и смешно ожидать его в семьдесят лет. Несчастий было много. Я честно боролся: отпуска ни в 1983-м, ни в 1984 году не брал, зарплату директорскую не получал, на дачу на казенной машине не ездил. (Скажут: "Рисуешься!" Пускай! Всегда найдутся, которые скажут, а я уже точно перешел в тот период, когда работаю без оглядки.)
За полтора года существования института мы сделали 1300 операций сверх максимальной производительности 1982 года. Это на 40 процентов больше.
Мы бы сделали и еще больше, но нет больных, как это ни странно, потому что знаем: они есть. Пусть врачи на местах подумают об ответственности за жизнь своих пациентов, особенно детей.
Трудно ли быть директором?
Нет, нетрудно. Хотя все директора плачутся: начальники требовательны и несправедливы, подчиненные... скажем деликатно - эгоистичны.
Не знаю. Не испытал этого. Когда в апреле 1983 года я был вынужден (почти со слезами) согласиться хотя бы на год стать директором, мне было жалко безнадежно упускаемых возможностей почитать, написать, пофилософствовать, помоделировать, но не страшно.
Теперь о подчиненных и начальниках. Сначала о первых. Решение партии и правительства о трудовых коллективах - большое дело. И все трудности управления облегчает. Гласность, честность, безупречность собственного поведения (относительная, конечно, абсолютной не бывает). А главное - большая цель. И тогда нечего бояться.
В первое же утро собрал всех, кого вместил зал, и сказал примерно так:
- Мы хотели институт? Получили. Нам оказали доверие. Мы должны работать: 3 тысячи операций в 1983 году, 3500 - в 1984-м. Это спасенные жизни. Это реально, хотя очень трудно. (Лечебные штаты нам увеличили на 10 процентов, а научных не добавили.) Мы обязаны это сделать. Наказывать я не буду. (Справка; первый выговор1 в приказе дал после года директорства, нельзя было иначе.) Буду строго спрашивать, но и вы должны от всех начальников и от меня требовать работы и честности. Парторганизация и профсоюз должны быть на страже и нелицеприятны.
Через неделю было голосование: из 86 у меня было 6 против. Заведующих отделениями оценили в целом благоприятно.
С начальниками было еще проще: разве кто против большой и честной работы? И все помогают нашему институту. Производство очень выгодное - спасенные человеческие жизни.
В декабре 1983 года в Киеве была Всесоюзная конференция по сердечной хирургии. Мы выглядели по количеству операций первыми, по качеству - средне.
Юбилей был. Владимир Иванович Бураковский отличную речь обо мне сказал. И другие хорошо говорили. Приятно было, хотя перед тем я честно сопротивлялся. Еще и орденом наградили.
В день рождения трем больным вшил клапаны. (Трудно удержаться от тщеславия... Или для самоутверждения?..)
Но... счастья не было. Смертность снизить не удалось, общее число покойников прибавилось пропорционально операциям. Были всякие осложнения. О них и книга написана, не повторять...
В январе пришла на меня анонимка, злая до крайности, Нет, не сильно расстроила, хотя и гадко было. Зачитал ее на конференции. И снова устроил голосование: может, я неправильно руковожу, ругаюсь, требую? Оказалось, нет - только трое поставили минусы.
Но гибель больных спокойно пережить невозможно. В апреле смертность повысилась, и у меня подряд погибли двое, которые не должны бы. Значит, не могу руководить.
Кончался год, на который обещал быть директором. Принес министру здравоохранения Анатолию Ефимовичу Романенко заявление. Он сказал, что согласует. Стал ждать. Не оперировал, но директорство вел - ругался. Думал, чем буду заниматься. Старые дела, что забросил за год, подновил.
Самый трудный вопрос: кого оставить директором? Подобрал двух, хотел проголосовать - выяснить, кого народ хочет. (Тайно, конечно.) Договорился с парторгом. И надо же, в этот день (единственный раз за все лето!) электричка опоздала на два часа. Приехал и застал бунт: говорят - поступаю незаконно. Нельзя. Рассердился: "Пусть министр сам назначает кого хочет". С тем и на дачу уехал. (Два лета каждый день ездил. В электричке отлично, оказывается, можно заниматься - два лишних часа для работы.)
Вечером, в девять часов, мы пошли с Чари в лес. Ничего не вижу и не слышу - голова занята неотступными мыслями о главном деле.
Тут меня охватил страх. Завтра все свершится, и уже бесповоротно.
"Что же ты, Амосов, творишь? Дело до конца не довел. 3500 операций будет, но смертность же такую оставлять нельзя! И как же можно их, то есть восемьсот моих сотрудников, оставить на полпути, когда ты еще оперируешь не хуже (по крайней мере) и соображаешь явно лучше? И на что ты собираешься менять главное дело своей жизни?"
(Много думал этот месяц, пока заявление лежало у министра. Был эпизод тяжелой аритмии сердца. Не лечился, оперировал, бегал. Но цену своей жизни прикинул: оказалась невысока. Своя невысока, но тысяч больных, особенно детей? Разве их жизнь можно ставить на одну доску с моделями?
Модели Общества - очень интересно, очень. Но ведь это игрушки! Пока не измерено соотношение врожденного и воспитуемого в человеке, пока не поддаются учету пути и скорость НТР, вероятность этих моделей...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
