Но в 1897 году поднялась шумная кампания за реабилитацию Дрейфуса, инициатором которой стал его брат. Новым начальником французской контрразведки полковником Пикаром представляются доказательства, свидетельствующие как будто бы о невиновности Дрейфуса и изобличающие подлинного преступника, графа Эстергази. С этого момента дело Дрейфуса перешло в совсем иную, социально-политическую плоскость. Сомнению была подвергнута честь армии, честь военного мундира, что считалось тогда во Франции чуть ли не самым страшным преступлением. Упорное и беспрестанное культивирование во французском обществе идеи реванша привело к слепому преклонению перед вооруженными силами, к религии мундира и сабли. Действия высших военных чинов не подлежали ни критике, ни обсуждению. Указать на какие-либо недостатки, пусть самые безобидные, в их деятельности — значило поставить под сомнение свой патриотизм в глазах всего общества. Армия, подобно жене Цезаря, была вне подозрений. И вот теперь в печати во всеуслышание осуждались мнение высшего офицерства и основанный на нем приговор военного суда. Реакция была решительной и непримиримой. Полковник Пикар был снят с занимаемого им поста и отправлен в Тунис, подальше от Парижа. Состоявшийся в январе 1898 года новый суд на основании документов, предъявленных судьям при закрытых дверях, оправдывает Эстергази и вторично признает Дрейфуса виновным. Его решение было встречено бурным возмущением в некоторых кругах.
Событие, ставшее предметом самого пристрастного обсуждения во всех газетах, во всех столичных салонах, не прошло мимо внимания Пуанкаре. На очередном заседании Академии наук он кратко выразил Аппелю свое мнение по этому поводу: «Значительность обвинения, по-видимому, разрушила критические чувства у судей». (Имеется в виду вынесение обвинительного приговора на основании улик, которые не были продемонстрированы ни самому обвиняемому, ни его защитнику под предлогом неразглашения государственной тайны.) Потом, по свидетельству Аппеля, Пуанкаре вообще перестал говорить на эту тему.
В то время как опубликованное в газете «Орор» открытое письмо Э. Золя президенту республики («Я обвиняю…») породило целую бурю, явившись дерзким вызовом правительственным и военным кругам, а в парламенте после выступления социалиста Ж. Жореса в защиту Дрейфуса происходит настоящая драка, Пуанкаре ни словом, ни делом не высказывает своего отношения к происходящему. В среде интеллигенции наметилось глубокое размежевание: на стороне Золя и Дрейфуса насчитывается немало известных имен, так же как и в лагере их противников. К дрейфусарам примкнули хорошо знакомые Пуанкаре математики — П. Пенлеве и Ж. Адамар. Но сам он среди тех, кто остался в стороне от развернувшейся острой политической схватки. Его не привлекают многочисленные митинги и манифестации, его имя не встретишь на коллективных петициях и воззваниях того времени. Сторонится ли Пуанкаре активной борьбы или просто не может разобраться, кто прав, кто виноват? А может быть, он находит уязвимыми позиции обеих партий?
Дело Дрейфуса действительно выглядело весьма непростым. Наряду с военными противниками дрейфусаров выступали клерикалы, антисемитские круги и откровенные монархисты. Против них как будто бы должны были сплотиться все искренние республиканцы и прогрессивные круги общества. На самом деле четкой поляризации сил в этой борьбе не было. Среди защитников Дрейфуса наряду с прославленными писателями и художниками, выдающимися учеными и знаменитыми юристами были буржуазные политические деятели с самой сомнительной репутацией и крупные миллионеры — единоверцы обвиняемого. Сам Альфред Дрейфус, сын эльзасского текстильного фабриканта, женатый на дочери богатого парижского негоцианта, был типичным представителем этих весьма влиятельных во Франции, державшихся тесной группой буржуазных кругов страны. За ним стояли не только его собственные миллионы, но и весь капитал Ротшильдов, Эрлангеров, Камондо. Совсем недавно все были свидетелями ожесточенных схваток между этими финансовыми королями и католическими банками, сопровождавшихся невиданным биржевым ажиотажем и колоссальным мошенничеством. Начавшемуся в стране политическому разладу предшествовал во времени раскол французского финансового капитала.
Примерно два десятка лет назад были основаны «Генеральное общество» и «Лионский и Луарский банк» — финансовые предприятия католической направленности, объявившие поход против капиталов, принадлежавших клану Ротшильдов. Сам папа прислал благословение Бонту,[39] директору «Генерального общества». Началась отчаянная война, продолжавшаяся несколько лет. Ротшильд тайно скупил акции нового финансового союза и однажды выбросил их внезапно на биржу. Это предрешило банкротство обоих предприятий. Тысячи рядовых держателей акций лишились своих сбережений, накопленных долгим трудом. Этот год остался памятным в истории Франции под именем «года великого краха». Банкиры из клана Ротшильдов оказались более удачливыми соперниками на поприще финансового пиратства, чем их католические конкуренты, лучшими виртуозами бешеной биржевой спекуляции. И теперь за делом Дрейфуса явственно угадывалось продолжающееся ожесточенное соперничество определенных кругов буржуазии. Финансовая борьба перенеслась в область политики и тесно переплелась с ней.
Католические партии, поддерживаемые капиталами католической буржуазии, воспользовались удобным моментом, чтобы перейти в наступление и закрепить свои позиции. Их цель — нажить себе политический капитал. И надо отметить, что они находят отклик, особенно в рядах мелкой буржуазии, лавочников и мелких торговцев, рантье и чиновников и даже среди части трудящихся, например, ремесленников, раздавленных процессом концентрации капитала.
Вне борющихся сторон осталась Рабочая партия Франции, возглавляемая Ж. Гедом и П. Лафаргом. За их подписями Национальный совет Рабочей партии опубликовал декларацию, в которой все события трактовались как борьба двух враждебных фракций класса буржуазии, «взаимные гримасы двух половинок капиталистического лица». Лагерь дрейфусаров отождествлялся с капиталистами-панамистами. Заявлялось, что пролетариату нечего делать в этом движении буржуазии в пользу одного из пострадавших ее членов.[40] Гед написал даже статью, в которой указывал на то, что в классовом обществе в принципе не может быть справедливости. Только Жорес, проповедовавший идеалистическую идею «справедливости» как решающей силы общественного развития, активно включился в борьбу на стороне дрейфусаров.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
