Иными словами, беатризация приводила к подавлению агрессивности не из-за наложения запрета, а из-за отсутствия приказа.
«— Но ведь беатризованные были людьми вполне нормальными, они могли представить себе всё, а значит, и убийство! Что же в таком случае удерживало их от его осуществления?»
Ответ на этот вопрос искал Эл Брегг, космонавт, вернувшийся на Землю. Он не узнавший её, так она изменилась за сто лет, прошедшие с момента, как он её покинул. И произошло это благодаря беатризации. Объяснения специалистов сводились к тому, что беатризованные, представляя себе убийство,
«испытывали отталкивающее чувство, высшую степень отвращения. Особенно интересными были показания исследуемых, перед которыми была поставлена задача: преодолеть барьер, воздвигнутый в их сознании. Никто не мог этого сделать. У одних превалировали психические явления: желание скрыться, выбраться из ситуации, в которую их поставили. Возобновление опытов вызывало у этой группы сильные головные боли. У других преобладали физические расстройства: беспокойное дыхание, ощущение удушья; это состояние напоминало кошмары, но люди жаловались не на страх, а лишь на физические страдания.<…> Запрет убийства распространялся на всех высших животных; он не касался лишь пресмыкающихся, а также насекомых».
Историки приводили интересные факты противодействия беатризации, с момента её повсеместного проведения. Были и саботаж, и вооружённые стычки с правительственными силами, и убийства врачей. Потом
«наступило кажущееся спокойствие. Кажущееся потому, что именно тогда начал зарождаться конфликт поколений. Беатризованная молодёжь, подрастая, отбрасывала значительную часть достижений общечеловеческой культуры: нравы, обычаи, традиции, искусство, всё это подвергалось коренной переоценке. Перемены охватили самые различные области — от сексуальных проблем и норм общежития, до отношения к войне. <…> Мужчина уже не мог понравиться женщине бравадой, рискованными поступками, а ведь литература, искусство, вся культура веками черпала из этого источника: любовь перед лицом смерти. Отелло убил из любви. Трагедия Ромео и Джульетты… <…> Беатризованная молодёжь чуждалась собственных родителей. Не разделяла их интересов. Питала отвращение к их вкусам. На протяжении четверти века приходилось издавать два типа журналов, книг, пьес — одни для старшего, другие для младшего поколения».
Ко времени возвращения со звёзд Брегга, на Земле восторжествовала стабильность. Все давно позабыли о том, что когда-то здесь жили существа, способные на убийство: сама мысль о подобных монстрах могла вызвать панику у беатризованного человека. Так и произошло со знакомой Брегга: она попыталась подавить в себе неприязнь к бывшему космонавту и попросила его остаться у неё в доме, но, в конце концов, ей так и не удалось победить свой инстинктивный ужас перед тем, кто способен хотя бы мысленно представить себе убийство.
Зато со второй подругой ему повезло больше — она приняла специальный (и, по-видимому, запрещённый в быту) препарат, на время частично снимающий эффект беатризации:
«Её лицо исказилось. Она задышала громче, посмотрела на свою руку. Кончики пальцев дрожали.
— Уже… — тихо сказала она и улыбнулась, но не мне. Её улыбка стала восторженной, зрачки расширились, заполняя глаза, она медленно отклонилась, пока не оказалась на сером изголовье, медные волосы рассыпались, она смотрела на меня с каким-то торжествующим восхищением.
— Поцелуй меня».
Интересно, что романы Бёрджесса и Лема были написаны и опубликованы практически в одно и то же время. Как схожи и в то же время, как различны идеи и фантазии обоих авторов! И тот и другой видят родство насилия с половым поведением. И поляк, и англичанин связывают подавление агрессивности с необходимостью коренной перестройкой личности. Оба предвидят, что изобретение методики, позволяющей сделать реальностью библейский запрет «Не убий!», повлечёт за собой такое широкомасштабное вмешательство в психику людей, подобного которому человечество ещё не знало.
Важно, что оба писателя и режиссёр так верно определили самые болевые точки проблемы, что их произведения могут служить пособием для изучения природы агрессивности.
Рассмотрим узловые аспекты этой проблемы.
Характер агрессивности Алекса
Американские психологи Роберт Бэрон и Дебора Ричардсон так определяют феномен агрессивности:
«Агрессия — это любая форма поведения, нацеленная на оскорбление или причинение вреда другому живому существу, не желающему такого обращения».
Это определение можно упрекнуть в некоторой ограниченности. Мне ближе взгляды психоаналитика Эриха Фромма, считавшего в своей книге «Анатомия человеческой деструктивности», что объектом агрессии может стать и неодушевлённый предмет. В качестве примера можно сослаться на поведения художника Чарткова, героя гоголевского «Портрета», скупавшего талантливые картины и уничтожавшего их.
«Купивши картину дорогою ценою, осторожно приносил в свою комнату и с бешенством тигра на неё кидался, рвал, разрывал её, изрезывал в куски и топтал ногами, сопровождая смехом наслажденья».
Менее всего он думал при этом об ущербе, который приносил своими актами вандализма. Агрессивность Чарткова была направлена против прекрасных произведений искусства как таковых, поскольку ему самому было не под силу создать нечто подобное: свой собственный художественный дар он вовремя не реализовал (говоря словами Давенпорта, он «потерял гончую, гнедую кобылу и дикую голубку»).
И ещё один, на мой взгляд, немаловажный упрёк можно адресовать психологам: их определение не делает различия между насильником и тем, кто даёт ему достаточно болезненный отпор. Об этом разговор ещё предстоит.
Итак, чем же вызвана агрессивность Алекса?
Курирующий его инспектор, тот самый, что плюнул в лицо своего подопечного, когда тот совершил убийство, поражается:
«У тебя здоровая обстановка в семье, хорошие любящие родители, да и с мозгами вроде бы всё в порядке. В тебя что, бес вселился, что ли?»
Если даже принять спорную версию о любящих родителях (то-то они променяли своего сына на квартиранта!), то, по Бёрджессу и Кубрику, весь остальной мир — сплошной зверинец, населённый исключительно монстрами и садистами. В романе эта демонстрация всеобщей агрессивности до смешного прямолинейна. Чего стоит один лишь перечень сокамерников Алекса: пакистанец Зофар (старый вор), Доктор, Еврей, «специалист по сексуальным преступлениям» Джорджон и некто Уолл, человек без особых примет, если не считать отсутствия у него одного глаза. Словом, все-все — представители всех народов, профессий и слоёв общества, физически здоровые и инвалиды — все садисты и преступники, реальные или потенциальные. Почти по Генриху Гейне:
В ту же дудку жарит всяк —И профессор и босяк!
По Бёрджессу, Алекс, выйдя на свободу, был избит не бродягой и его друзьями, а стариками-интеллектуалами, мирно читающими в стенах Публичной библиотеки научные статьи, книги и газеты! Кубрик поступил куда разумнее, оставив в покое английскую профессуру, но вот, что интересно: и бродяги, согласно версии писателя, и завсегдатаи библиотеки, по версии режиссёра, избивая Алекса, были охвачены одной и той же чёрной завистью и ненавистью.
«Все кричали что-то вроде: „Убей его, топчи его, по зубам его, по роже!“ и прочий кал, но меня-то не проведёшь, я понимал, в чём дело. Для них это был шанс отыграться за свою старость, отомстить молодости».
Вывод авторов очевиден: этот мир вокруг так уж подл, что поневоле и сам садистом станешь!
Разумеется, наш мир — далеко не сахар, но было бы большой ошибкой принять на веру утверждения Алекса о всеобщей ненависти, изначально направленной на него. Прежде всего, ведь сам он и виноват в том, что те, кто хоть раз с ним встречался, любви к нему не испытывают (вспомним его бывших дружков, писателя, бродягу и т. д.). Кроме того, Алекс проецирует на всех свои же садистские чувства и намерения. Отчасти это делается по механизму психологической защиты, а отчасти — потому, что такова уж его натура: он ждёт подлостей от всех и упреждает её собственной подлой агрессивностью. Впрочем, выбирая жертву для очередной садистской выходки, он больше руководствуется её беззащитностью, чем другими соображениями. Редким исключением является тот случай, когда его агрессия приобрела инструментальный характер в борьбе за власть в шайке и драться пришлось почти на равных, пользуясь преимуществом внезапности нападения и орудуя ножом.
Бёрджесс считает, что агрессивность его героя порождена избытком юношеской энергии и нонконформизмом, свойственным молодёжи. С учётом того, что новичка били сообща, можно, конечно, попытаться объяснить поведение Алекса незрелостью его психологии, его некритичным отношением к подстрекательскому примеру сокамерников, феноменом деиндивидуализации, типичным для группового насилия. Когда речь идёт о юношеской агрессивности, такие объяснения вполне оправданы, но к Алексу-то они имеют весьма далёкое отношение.
