Младшая уже пролезла мимо нее на крышу и подставила лицо дождю. Стояла, раскинув ручонки, задрав голову и высунув язычок. Ей было не до инструкций. Она ловила на язык капли.
— Але, гараж! — окликнула ее старшая. — Зойка, я с тобой разговариваю.
— Аха, — отозвалась малышка, не закрывая рта. — А нифе не гафаю. Ана не сфафыаэт.
— Чего-чего? Говори по-человечески, — и дала меньшой по уху, слегка.
Та надулась, тоже шутя:
— Дура ты, Женька! Че дерешься, страшилище?
С Женкиных глаз действительно потекла дешевенькая тушь. Это придавало ей пасторально-трагичный вид. Как в клипах по телевизору.
— Так и что? Отвечай, это важно для конспирации.
— Да ниче не говорю. Никада еще не спрашивали. Мы будем седня прыгать или нет?
Женька встрепенулась, отбросив с лица прядь мокрых волос и меланхолию, и через мгновение девчонки стояли на выступе чердачного окна над плоской ленинградской крышей. Гудрон на ней блестел от воды и скопившиеся лужи отражали серое небо. «Лужи похожи на облака. Мне это напоминает…» — но додумать Евгения не успела.
— На «ра-аз-два-а-три!», — скомандовала шустрая Зойка и, вцепившись в руку сестры, сиганула ласточкой вниз. Женька тоже легко толкнулась носками. И обе со всего размаху плюхнулись вниз, в гудроно-дождевые лужи.
Пару минут они лежали, не понимая, что произошло. Первой соскочила снова Зойка. Отряхувшись, как кошка, она снова полезла на чердачный выступ, бормотала себе под нос: «Я, наверно, поспешила».
— Стой, наказание мое, — окликнула Женя сестру. — Одна все равно не взлетишь выше метра.
Та опешила и замерла на самом краешке. Старшая тем временем поднялась, отряхивая черную куртку, поплелась к сестре. Снова они взялись за руки.
— Теперь ты командуй, — уже не так уверенно сказала малышка. Сестры снова взялись за руки.
— Думай о чем-нибудь светлом и просто толкнись вверх, — закрыв глаза, произнесла Женька. — Раз, два, три!
И сестры снова упали вниз. Упали на колени, больно стукнувшись. В этот раз они не спешили взобраться на выступ, а остались стоять на мокром холодном гудроне. Девочки смотрели друг на друга с немым ужасом. Ни та ни другая не понимали, почему, вместо того, чтоб привычно и радостно рассекать воздух, полный тугих водяных капель, вместо того, чтоб, держась за руки, маневрировать между тучами, они — здесь. В огромной луже. Мокрые, грязные, жалкие и совершенно несчастные.
— Я коленку разбила, — чуть слышно пожаловалась Зойка. — Почему мы не взлетаем?
Как током ударило Женьку:
— Что? Что ты сделала?
— Коленку разбила. Болит, — испугавшись интонации сестры, прошептала младшая. А та смотрела на нее с ужасом, злостью и жалостью одновременно. — Да ты что, это же просто ссадина. Это же ничего страшного, да? Мы йодом обработаем, как все, и заживет же, да?
— Горе ты мое! — закрыла руками лицо Женя. — А то, что капли холодные или мокрые, ты тоже чувствуешь? Как они стекают по спине, как намокает и становится тяжелой одежда. Как противно липнет к телу, чувствуешь? Чувствуешь? Отвечай!
Младшая молчала, совсем оробев. Потом кивнула и заплакала навзрыд: «Да!..» и потянулась к сестре за утешением, а та залепила ей звонкую пощечину. Мокрой ладонью по мокрой щеке:
— И это чувствуешь? — Зойка взвизгнула и затихла, прижав ручонку в лицу. Женька сурово отметила девочкин жест и отчеканила: — Ясно. Признавайся, что ты сделала. Мы не сможем взлететь, пока не выясним. — Потом сестра словно оттаяла и привлекла младшую к себе. Та тупо молчала, сбитая с толку такими переменами. Женька гладила ее по волосам, чуть раскачиваясь, словно убаюкивая. Дождь уже вымочил обеих и холодные капли падали за шиворот младшей, прямо на худую цыплячью шейку. Кожа девочки слегка посинела от холода. А Женька вытирала ладошкой свои глаза, и было не понятно, плачет ли она или стирает тушь. Ведь никто не разглядит слез под дождем: дождь — это слезы неба.
— Не молчи, сестричка, не молчи, — шептала старшая в детское ухо. — Прости меня. Я виновата. Должна была тебе рассказать это раньше. Не заметила, как ты выросла до… Не важно. Слушай сейчас, может, еще можно все исправить. Ты послушай пока, и потом не молчи, милая моя. Расскажи мне все, что ты сделала.
Зойка молчала и сопела в воротник сестринской куртки. Поджав губки, она сглатывала обиду за непонятную пощечину. Губки уже посинели от холода.
— Глупая, ты же мерзнешь. Ты же заболеешь, как все. Будешь лежать в бреду в нашем детском изоляторе. Пойдем тогда под крышу хоть. Ты обсохнешь, и мы поговорим. — Женя хотела увлечь сестру на чердак. Но девочка стояла как соляной столб. Она не пошевелилась. Лишь еще больше надулась, зажмурив глаза. Ее уже начинала бить крупная дрожь. Девочка напряглась всем телом, не желая идти за сестрой, не желая даже встать с коленей.
— Ладно, — сдалась Женя, — прости меня за пощечину. Я сожалею. Когда я все расскажу, ты поймешь меня. Мы не обычные девочки. Ты и я — мы совсем не обычные люди. Мы вообще с тобой не люди.
— А кто мы? — отозвалась Зоя. Сестра улыбнулась ее голосу: малышка не отдалилась, можно будет вести разговор и уговорить упрямицу уйти под крышу. — Птицы?
— Не совсем. А ты сейчас вообще непонятно кто. Пойдем, гусеныш, под крышу, там все расскажу.
Внутри чердака, среди пыли и хлама, Женя стащила с сестренки промокший свитер и одела ее в свою модную куртку на подкладке. Малышка, конечно, дрожала как осенний лист. Стук зубов заглушался только громким шумом дождя. Тот барабанил что есть мочи, желая пробраться сквозь крышу и заморозить посиневшую Зойку окончательно. Женя, оставшись в коротком топике и мокрых брюках, совсем не дрожала. Она даже словно излучала тепло, чуть светясь в пыльном сером полумраке.
— Ну так кто мы? — чуть согревшись, спросила малая. — Птицы? Супергерои? Или кто там еще летать умеет? Ангелы?
Евгения улыбнулась — ну зачем в заштатном городке супергерои? Чего им тут делать? От кого мир спасать? Здесь совсем другое. И она ответила:
— Мы — крылья беглого ангела. Ты зовешь его Тетьмарусей. И небо оплакивает тебя сейчас.
— Врешь! — Зойка даже дрожать перестала от удивления.
— Может быть, ты все же слишком маленькая, чтоб понять, но это так. Бывает, кажется, что вокруг одни люди и что все они одинаковые. Ты сама подумай, помнишь ли, чтоб болела когда-нибудь? Или чтоб кровь у тебя шла? И мы с тобой прячемся, чтоб никто не видел, как мы летаем, держась за руки. В первый раз ты даже не поверила, узнав, что другие не летают и надо прятаться. Помнишь, ты спросила у нянечки и она тебя высмеяла. А я научила прятаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
