— И тебе удачи, Виль, — сказал Ноэль.
Он подхватил сумку с эрмом и зашагал к самолету. Микк и Флора последовали за ним.
В кабине было чисто и прохладно — кондиционер уже работал. Микк, как понимающий толк в управлении самолетами, сел на пилотское место. Пилотским оно было, конечно, чисто условно: просто перед ним был выведен дисплей автопилота. Ноэль сел рядом, Флора — на заднем диване.
— Поехали, — сказал Микк и ткнул пусковую клавишу.
Пока автопилот хорошим голосом объяснял насчет поведения в полете, потом запускал двигатели и выруливал на полосу, Ноэль откручивал приборную панель. Собственно, добраться нужно было лишь до разъемов бортпроцессора. Самолет замер в начале полосы и пошел на взлет, а Ноэль продолжал копаться в выводах.
— Дай ему взлететь, — выжал из себя Микк.
— Болит? — посочувствовал Ноэль.
Микк откинулся на спинку. Ему было очень плохо.
— Если вы хотите послушать рассказ о нашем прекрасном городе, нажмите клавишу «Да», — сказал автопилот. Сенситивным устройством он оборудован не был. И это хорошо — иначе, имея на борту Микка, он просто не стал бы взлетать.
Клавишу, естественно, никто не нажал, и автопилот в молчании заложил вираж в сторону моря. Под крылом проплыл стадион. На поле гоняла мяч какая-то команда. Одна, сама с собой. Потом появилась серая, в узорах, похожих на спил дерева, полоса пляжа. Потом — море.
— Можно? — спросил Ноэль. Микк кивнул.
Ноэль совсем отодрал панель и сунул ее вниз, под ноги. Разноцветные ленты кабелей позволяли это сделать. Ага, вот у нас сам процессор — еще «ПИК 4xЕ», старина, надо же… а вот программный блок. А поступим мы… а поступим мы вот так…
— Принимай управление, — сказал он Микку.
— Уже все?
— Да. Но учти — здесь программа для истребителя, — похлопал он по эрму. — Так что делай поправку на моторчики…
— Джойстрика нет?
— Могу сделать голо.
— Давай. А педали?
— Вправо-влево? Поворотом головы. Закрываешь левый глаз и поворачиваешь голову. Ну, попробуй.
Микк попробовал. Призрачная ручка управления двигалась за рукой, и самолет послушно покачивался в такт этим движениям. Так же послушно, даже чуть торопливо он разворачивался, следуя поворотам головы.
— Отлично, — сказал Микк.
— Рутина вся на аппарате, — сказал Ноэль. — Устойчивость, курс. Твое дело — творческое.
— Так бы всегда, — сказал Микк. — Ну, что — спрямим курс?
— Нет, давай вдоль берега, — сказал Ноэль. — И еще долго — вдоль берега.
— А правда, красивый город, — сказал Микк. — Издалека особенно.
— Красивый, — сказал Ноэль. — Не плачьте, девушка.
— Я уже не плачу, — сказала Флора.
ТАТЬЯНА
Это были, наверное, самые страшные минуты — когда наверху гремели очереди, а она здесь, внизу, ничего не знала и ничего не могла сделать. Это было страшнее, чем бой с оборотнями на чешуйчатых конях и даже бой с драконом. Хотя тогда ей казалось, что самое страшное — именно это… И даже не очереди, нет — самым страшным была наступившая после тишина. Что же теперь? Она не видела никого, а ее мог видеть кто угодно — отовсюду. И Пончик — почти в обмороке и ничего не может… Это и есть паника, подумала она потом. А тогда, набросив на Пончика пропыленный чехол и ухватив наган зубами за скобу, чтобы не рыдать, полезла по стреле, по тросу, заглянула в окно — лучшей мишенью она никогда не была… Почему-то сначала она увидела только Диму — те двое, в темно-сером, не сразу попали в поле зрения. Только пробегая мимо, она поняла, что это люди, что это они стреляли… Дима лежал на спине, и из правого, залитого кровью глаза у него торчал нож.
Она сразу поняла, что он жив, что он без сознания, что от нее сейчас все зависит… И что торопиться не следует, а следует немного подумать, повспоминать и подготовиться — хотя бы морально. За без малого два месяца ошеровских боев она научилась многому. Так… снять ватник, снять рубаху, рукав долой — пригодится… долой оба рукава. Окса, миляга, ты знала, наверное, на что пойдут твои рубахи… Сразу — бинты. А вот этим — уберем кровь… Господи — глаз не вытек! Веко разрезано — зарастет! Лезвие вошло в глазницу, отодвинув глаз. Теперь бы не повредить, вытаскивая… Левой рукой Татьяна обхватила Димино лицо, удерживая голову, а правой — одним мягким и точным движением извлекла нож. Кровь — это ничего… это вытекает, которая скопилась. Потом она положила на глаз свернутую тряпицу, обвязала голову бинтом. Дима застонал и заворочался. Лежи, Димочка, не шевелись. Он услышал голос и расслабился.
Только потом она встала и подошла к тем, в серых комбинезонах. Один, лежавший близко и лицом вниз, был здоровым амбалистым парнем — таких она не любила. И не жалела, если с ними что-то случалось. А второй вдруг оказался похож на мертвого Мишку, каким он недавно приснился. Не лицом, а
— непринадлежностью к сильным. Нет, неправильно, Мишка был сильный, но это была какая-то не такая сила. Да, Мишка был сильный, а этот просто пацан. Пацана жалко, но он безусловно мертв: пуля попала в лоб. Дима стал классным стрелком…
Теперь стоило позаботиться о Пашке. Татьяна помнила, что у какого-то агрегата там, внизу, была сбоку приварена легкая лесенка ступенек на пять. Как раз — от стрелы до окна… Это заняло час. И еще час ушел на то, чтобы затянуть Пончика ремнями поверх ватника по ребрам. Он никак не мог поверить в то, что это уменьшит боль. Наконец, согласился: выдохнул и замер… Животом дыши! Вот так. Пончик выглядел глупо. Впрочем, после этого и по стреле, и по лестнице он вскарабкался, как обезьяна.
Дима уже пришел в себя и мучался жуткой болью. Ему надо было дать промедол или, на худой конец, анальгин. Надо было положить лед на рану. Ничего этого не было.
— Ты побудь с ним, — сказала Татьяна, — а я поброжу…
Пашка кивнул.
В магазине калаша осталось девять патронов. Татьяна взяла автомат амбала. Автоматик был маленький и ни на что не похожий. Но как обращаться с ним, было вполне понятно. Еще она забрала у амбала фонарь.
За дверью воняло пылью и плесенью, как и должно вонять в пустом доме. Эти двое, теперь уже мертвые, протоптали в пыли весьма заметную тропинку, и Татьяна, не особо раздумывая, пошла по ней — держа на всякий случай взведенный калаш у плеча стволом вверх. Вид был скучен — учреждение, из которого при отъезде забрали все нужное, но побросали старье и хлам. Окон не было видно нигде, лампы, естественно, не горели. Один раз ей попалось освещенное помещение: длинный, высокий и широкий коридор со светящимся, как в том круглом зале, потолком. Он напомнил Татьяне московский ГУМ. Вдоль всего коридора проходила выложенная мрамором канава с перекинутыми через нее мостиками разной формы. Захотелось зайти туда и посмотреть все подробнее, но дорожка шла мимо. А шагов через двадцать в проеме двери возникли тусклые множественные огоньки — как вид Ошерова с Катерининой сопки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
