слезами, но все же будет горда, что единственный ее сын сложил голову под сенью польского знамени, в рядах польского легиона.
Мне оставалось только получить у Собика гранаты. Он обещал перед боем, что в случае необходимости не пожалеет для меня своих собственных. И вот я увидал совсем рядом залитое потом лицо Собика. Услыхал, как он троекратно поминает Ченстоховскую богородицу. И едва не рассмеялся. Взгляд у него был тупой, губы серые, лицо в обильном поту. Ибо мало кто на свете не сдает под огнем. И в тот день настал его черед.
Я попросил гранаты. Он дал их сразу. Тяжелые, уже связанные, только бросай.
Я бережно отложил винтовку. Я не был уверен, что погибну. Зато знал наверняка, что метну связку в самое сердце этой купы черных деревьев. А еще мелькнула мысль о матери, об огороднике Мартине, а также еще о чем-то темном и зловещем, что ожидало меня. И тут оборвалась очередь, словно пулемет подавился собственной лентой. Собик рявкнул: «Пора!» и замахнулся на меня. Я вскочил. Вокруг засвистели пули, а я завопил от радости, увидав, что брошенная мною связка угодила прямо в цель.
Спустя две секунды из-под корней старых грабов взметнулся дым, полетели листья, клочья земли и человеческой плоти. Наш крик поднял на ноги весь фланг. Собик весело ткнул меня кулаком — со слезами на глазах и лучезарной улыбкой, — и таким я помню его по сей день.
Мы ворвались в лес.
Я продирался сквозь высокий подлесок, по которому стлался сизый дым. Кто-то кричал истошным голосом. Я споткнулся о кричавшего и тут же увидел за светлым стволом бука паренька, который наводил на меня винтовку и морщился от падавшего сквозь листву солнца. Вот тут, пожалуй, и раздался где-то в стороне голос Семинариста, дрожащий от напряжения, испуганный голос.
Семинарист кричал.
Он кричал:
— Не убий!
Я замер на мгновение. Ждал смерти! Но целившийся в меня парнишка с очень бледным лицом промахнулся. Над дулом его винтовки закурился дымок, а я не ощутил ни толчка, ни удара. И бросился к нему. А он с перепугу отпрянул, привалился спиной к хилой березке, тщетно пытаясь дослать патрон. Я обрушился на него, и он не успел отбить мой штык.
Помню, был он с непокрытой головой, светлые пряди падали на мокрый лоб. То ли Семинарист, то ли этот парнишка крикнул «не убий» или «не убивай», не знаю наверняка, да и не помню, ибо пришлось изо всех сил приналечь на винтовку. Паренек уронил оружие, заскользил спиной по стволу хилой березки и, широко разинув рот, попытался оттолкнуть руками мой кинжальный штык, заточенный на кругу и старательно отшлифованный черным бруском, которым отбивают косы.
Я смотрел ему в лицо и сейчас вижу его: лицо первого человека, которого мне суждено было убить. Поначалу он словно бы чему-то удивился и, пожалуй, все-таки крикнул что-то тоненьким голосом и только потом скривил рот в страшной смертельной муке. Мне же, чтобы вырвать штык из его тощей груди, пришлось наступить ему на ребра. И если бы он даже продолжал что-то кричать мне, если, подобно Семинаристу, кричал: «Не убивай! Не убивай!» — то я все равно не мог бы его услышать. Я оглох от собственного остервенело-воинственного клича.
Потом я снова оказался среди своей братвы. Капрал Варецкий призывал зычным голосом продолжать погоню и кровавую жатву. И мы бежали среди деревьев через заросли папоротника и ежевики. Численное превосходство было явно на нашей стороне, и «те» удирали от наших штыков по лесистому склону к нагретой солнцем вырубке. Но вдруг повернули назад, ибо из этой самой вырубки вдруг хлынул на нас второй эшелон, целая рота рослых парней со смуглыми лицами, склоненными над частоколом длинных граненых штыков.
Они кричали. Стреляли на бегу. Их вел офицерик в светлой чистой гимнастерке, бежавший, как на смотру. Сбоку на него налетел огромный, как башня, Варецкий, а Козуб и несколько других солдат метнули гранаты в глубь просеки. Те припали к земле, а мы двинули на них. Красавец офицер заслонился саблей, но не смог парировать удара. Варецкий угодил ему штыком в лицо, разворотил его, голубой глаз выплеснулся вместе с кровью на землю. На Варецкого кинулись двое, но ему подсобили братья Гурские. А я едва отбил удар приклада — на меня налетел здоровенный детина с лицом, залитым кровавым потом. Он был выше и сильнее меня. Дважды я едва увернулся от штыка, руки мои немели, попятившись, я споткнулся о трухлявый пень, крикнул «мама» и прижался к земле как раз в тот момент, когда Козуб выстрелил ему в левый бок, почти приставив дуло к ребрам. Убийца мой содрогнулся от удара и словно оцепенел, пожалуй, еще не понимая, что умирает. Но тут же сломался пополам и, прижимая винтовку к груди, медленно и осторожно упал прямо в кучу сухого хвороста, из-под которого ошалело метнулась пятнистая змея. Остолбенев с перепугу, я уставился на ползучего гада, впившегося в затылок умирающего, но Варецкий крепкой затрещиной вернул меня туда, где продолжались погоня и бой, и я бежал по вырубке, стрелял на бегу, глаза и рот заливало обжигающим потом, а в ушах не смолкали пронзительные вопли Семинариста, хотя это наверняка был уже не он, и я карабкался из глубоких воронок от снарядов, чувствовал в руках благословенную тяжесть винтовки с примкнутым штыком, ощущал близость Варецкого, Козуба, Гурских, слышал победоносный клич поручика Кароля и сам вопил от радости, видя, как яростная сила нашего наступательного порыва рассеивает, теснит и второй эшелон защитников леса, и мы бежали, бежали все дальше и дальше, среди жестоко искалеченных артиллерийским огнем буков, ольх и грабов, подыскивая подходящие цели для нашего оружия, окончательно выдохшиеся, но по-прежнему осатанелые, то и дело стреляя, и я знаю и помню, что после одного из таких выстрелов, произведенных кое-как, почти наугад, человек, которого я какую-то долю секунды держал на мушке, словно обо что-то споткнулся и упал как бы от удара увесистой дубины, и тут же у края вырубки мы навалились всей оравой на небольшую группу «тех», у которых уже были отрезаны все пути к отступлению.
Что было дальше? Мы взяли эту поросшую лесом высоту, выбили противника с занимаемых им позиций, прорвали линию фронта. Но запомнилось мне главным образом то, чего нам это стоило. Я вижу санитаров, которые тащат плачущего от боли Семинариста по истоптанному полю, слышу также кричащего в голос Варецкого, который нашел на отшибе, в орешнике, тело сержанта Собика. Мы старательно пересчитали
