Сжав губы, он коротко кивнул:
– Я слишком долго не был на родине и успел отвыкнуть от английской галантности.
– Ну что вы… – вырвалось у меня.
– Вот именно, что это я? Ближе к делу.
– И в чем оно – дело? – Больше всего меня интересовало сейчас, чего же добивается он от меня.
– Дело в том, что во время продажи собственности моей матери были допущены явные недочеты.
– Недочеты, – повторил я, кивая.
– Причем чертовски возмутительные недочеты, – подчеркнул он, выразительно шевеля бровями, чтобы придать своим словам большую убедительность.
– Чертовски возмутительные, – повторил я.
– Коротко говоря, земля была продана за бесценок в сравнении с ее настоящей, даже примерной рыночной стоимостью. И поскольку вы были агентом при продаже, ответственность за это падает на вас.
– Ответственность, – повторил я, – за это. – Терпеливо, как ученик, желающий, во что бы то ни стало получить удовлетворительную оценку хотя бы этим рабским повторением слов преподавателя. Напрасная надежда – даже самые самолюбивые педагоги не клюнут на эту удочку.
Меня охватило неведомое чувство – тело стало одновременно упругим и податливым, точно линейка, отогнутая над партой, за чем неминуемо должен последовать щелчок.
– У меня есть подозрение, что вы не один замешаны в этом деле, и я собираюсь вывести на чистую воду всю вашу шайку.
– Всю мою шайку, – покорно повторил я.
Я же не преступник по природе своей – только по стечению обстоятельств. Любой, кто видел меня в тот момент, понял бы это: на церковной службе у меня временами наворачивались слезы, я сильно переживал разлуку с Пучком, и вообще, случись что-нибудь душещипательное, глаза у меня моментально на мокром месте. Я пытаюсь сдержать слезы, и из моей груди вырываются глухие, подавленные рыдания.
Он этого явно не ожидал. Вероятно, рассчитывал встретить подонка, который станет осыпать его ругательствами. Он не был готов увидеть перед собой взрослого человека, доведенного до слез, точно девятилетний мальчик, да и я, сказать по правде, такого от себя не ожидал.
– С вами все в порядке? – забеспокоился мистер Майлс, как до него уже делали многие: Пучок, Люси, Линдси, Джули…
Он пристально посмотрел на меня, пытаясь, видимо, прочитать на моем лице признаки безумия.
– Да уж, пожалуй, нет. Определенно нет, – сказал я. – Поверьте, я не хотел. Я не собирался в этом участвовать. Я не проходимец.
Конечно, все это были нелепые напыщенные фразы, не имевшие никакого подтверждения в действительности. Я всегда был патетичен: и когда согласился на обман доверчивой миссис Кэдуоллер-Бофорт, и когда сдавал пса в приют, и сейчас, когда меня разоблачили.
– То, что мы собираемся сделать, не считается, – заявил Майлс. – Считается то, что мы сделали. Вы действовали как проходимец и, значит, понесете наказание как проходимец. А теперь, простите, у меня есть некоторые обязательства перед порядочными людьми.
– Я готов помочь вам, чем только смогу, – обреченно сказал я ему вослед, но он, кажется, не услышал.
30
ФИНАЛ ВЕЧЕРИНКИ
– Давай же, детка, – сказала Линдси, – мы должны держаться вместе, нам надо быть сильными, раз уж попали в такую историю. – С тех пор как она стала заниматься бизнесом в сфере недвижимости и у нее появилось больше времени смотреть по утрам телевизор, манера ее речи заметно изменилась. Это покровительственно-нетерпеливое: «Давай, детка», – такого я раньше за ней не замечал. – Не станет он обращаться в полицию. Давно бы пошел туда, если бы хотел. Ему нужен кусок пожирнее, вот он и раскручивает тебя, загоняет в угол, потому что у тебя, как у агента, заключившего сделку, положение самое невыгодное. – С этими словами Линдси почти по-матерински чмокнула меня в лоб.
– Здесь может быть и другое объяснение, – вмешался я, отпивая из большой чашки с отбитой ручкой, которую прихватил с работы во время переезда. Той самой, подаренной Люси, с надписью: «Чашка Дэвида».
– Какое же? – пожала плечами Линдси, возясь с плитой.
Мы купили новую модель, из тех, суперсовременных, и никто из нас не мог справиться с таймером. Насколько я понимал, это было как-то связано с кнопками на передней панели. Включалась эта чудо-печь по собственному произволу. Так, когда тебе надо было что-то приготовить, она изображала полную безучастность, будто бы и не являлась приспособлением для варки и жарения, а была сконструирована для каких-то иных, более высоких целей. Проснувшись среди ночи, чтобы сходить за стаканом воды, можно было обнаружить горящую лампочку индикатора духовки, как будто там готовился какой-то призрачный пирог.
Идея состояла в том, что Линдси закладывала утром в духовку лазанью, в шесть вечера плита начинала ее запекать, а к половине седьмого, когда мы возвращались с работы, ужин был уже готов.
– Может быть, он хочет докопаться до моей подноготной, – сказал я. – Ведь до сих пор ему приходилось иметь дело с обезличенными корпорациями, так что ему было все равно, против кого он ведет дело, сплошные абстракции. Может, он надеется запугать нас, чтобы взять над нами власть с самого начала, хочет проверить, способны ли сопротивляться его оппоненты. Ему нужно почувствовать исходящий от нас запах страха.
– Ага! – воскликнула Линдси, когда огонек на плите загорелся. – Заработала! Я бы могла пойти к нему и объясниться. – Свет в печке опять погас, и Линдси испустила огорченный вздох. – Не беспокойся, – разочарованно произнесла она. – Где он остановился?
– «Хотел Хотел» в Брайтоне.
– Вот и хорошо, – самодовольно улыбнулась она. – Я сама пойду на встречу и все улажу.
– Позвони мне сразу, как только что-нибудь прояснится. Что бы он ни сказал.
Я был готов к любому ответу, заранее настраиваясь на самое худшее. На самом деле я фактически сдался. Я уже не хотел, чтобы Линдси куда-то ходила и что-то выясняла. Лучше бы он пошел в полицию и выложил им все как есть. Наказание, которое я бы понес, означало отмщение – и все. На этом можно было покончить. Однако бывают случаи, когда помышляешь о бегстве и сдаче в плен одновременно. Я смотрел, как Линдси садится в «лендровер» и отправляется на встречу с Майлсом, когда у меня за спиной проскользнул агент по недвижимости с двумя клиентами: наш дом еще три месяца должен был оставаться демонстрационной моделью.
Был канун Рождества, и ледяной дождь обещал обратиться в настоящий снег. В это время года смеркаться начинает уже в середине дня, и поэтому по всей округе уже горели огни.
Я посмотрел на часы. Полпервого. Через полчаса я должен появиться на нашей ежегодной «корпоративной вечеринке». Желание присутствовать на этой попойке у меня было такое же, как у больного циррозом печени. Пить мне совершенно не хотелось, и я боялся, что если выпью, то буду не в состоянии говорить с людьми, просто не смогу никого видеть. Я вызвал такси на случай, если мне все-таки придется набраться за компанию.
