Наконец, последним критическим замечанием в адрес правительства последних лет правления Елизаветы является то, что выгоды от Законов о бедных нивелировались ростом населения при Тюдорах и экономическим кризисом 90-х годов. Хотя этот вопрос остается сложным, можно отвергнуть мальтузианский диагноз. Елизаветинское государство получало выгоду от постоянного роста рождаемости, сочетавшегося с ростом продолжительности жизни. В частности, увеличение смертности в 1586-1587 и 1594-1598 гг. не охватывало всей нации в географическом плане. В 1596-1597 гг. смертность возросла на 21 %,,а в 1597-1598 гг. – еще на 5%. Однако от этого кризиса пострадало меньше приходов, чем во время эпидемии гриппа 1555-1559 гг. Да и позднее, в 1625-1626 и 1638-1639 гг., экономический спад был более выраженным. С другой стороны, цены на сельскохозяйственную продукцию в реальном выражении в 1594-1598 гг. выросли больше, чем в любой другой период до 1615 г., а заработная плата в реальном выражении была ниже, чем когда-либо в 1260-1950 гг. Вероятно, две пятых населения имели доход ниже прожиточного минимума: на холмах Камбрии недоедание граничило с голодом; беспрепятственно распространялись болезни; возросло количество зарегистрированных преступлений против собственности, а тысячи семей были вынуждены полагаться на помощь своих приходов.
Таким образом, в материальном плане Законы о бедных оказались недостаточными. Предполагаемый годовой доход благотворительных учреждений для бедных в 1600 г. составлял 11700 фунтов – 0,25% национального дохода. Однако примерный доход, приносимый налогом на бедных, был меньше. Если эти цифры верны, то ответом был не гром, но едва слышный шепот. Продовольственных бунтов и восстаний, связанных с огораживаниями, было гораздо меньше, чем можно было бы ожидать. На другой стороне Законы о бедных действовали, как плацебо: «работающие бедняки» были убеждены в том, что представители социальной элиты разделяют их взгляды на общественный порядок и выступают против те же самых «паразитов на теле государства» – главным образом средних слоев.
Пессимизм времени заката Тюдоров отчасти уравновешивается позитивными сдвигами, особенно заметными в домостроительстве. Период с 1570 по 1610 г. формально не образует эпохи, но он, тем не менее, отмечает первую ключевую фазу английской строительной революции. Списки утвержденных завещаний показывают, что в 1530-1569 гг. средний тюдоровский дом состоял из трех комнат. Начиная с 1570 г. и до конца правления Елизаветы в среднестатистическом доме было четыре-пять комнат. В 1610-1642 гг. – во время второй фазы революции – этот показатель возрос до шести комнат и больше. После 1570 г. у процветающего йомена могло быть шесть, семь или восемь комнат; крестьяне могли рассчитывать на две-три комнаты в отличие от однокомнатных коттеджей, повсеместно распространенных в 1500 г. Богатые фермеры надстраивали комнаты над открытым холлом, заменяя большой очаг камином с дымоходом. Более бедные люди предпочитали пристройки к первому этажу: к существовавшему коттеджу добавлялась кухня или вторая спальня. Кухни часто представляли собой отдельные здания, возможно для того, чтобы снизить риск пожара. Типичная елизаветинская фермерская усадьба может быть описана как «один жилой дом в три этажа, один овин в три этажа, одна кухня в один этаж». Одновременно улучшался и уровень комфортности таких домов. В среднем в тюдоровской Англии до 1570 г. в мебель, кухонную утварь и столовую посуду вкладывали 7 фунтов. В 1570-1603 гг. эта сумма возросла до 10 фунтов 10 шиллингов, а в начале правления Стюартов – до 17 фунтов. В богатых семьях стоимость домашней утвари в период с 1570 по 1610 г. возросла на 250%, а в семьях среднего класса и более бедных этот показатель был даже немного выше. Он перекрывал даже рост инфляции.
Елизаветинские большие поместья, принадлежавшие представителям высших слоев общества, характеризовались новшествами, связанными со стабильностью эпохи Тюдоров и возросшими требованиями к комфорту. Английская архитектура приблизительно после 1580 г. воодушевлялась готическими идеалами рыцарства в той же степени, как и классицизмом Возрождения. Акры стекла и симметрия башен Хардвик-Холл (Дербишир), построенного в 1591-1597 гг. Робертом Смитсоном для Елизаветы, графини Шрусбери, отдавали дань роскоши перпендикулярной готики капеллы Кингс-колледж в Кембридже. Но если елизаветинская готическая архитектура казалась средневековой извне, то целью строителей было повышение стандартов внутреннего пространства. В любом случае неоготические дворы, ворота, рвы, стены, башни и башенки тюдоровской Англии были не утилитарными, а декоративными. Парапеты в Хардвике украшали инициальг Е.S. (Елизавета Шрусбери), прославлявшие выскочку. Узнаваемой чертой тюдоровских поместий стали кирпичные дымоходы, означавшие, что кухни и служебные помещения соединялись с главным зданием, находясь либо в отдельном крыле, либо в полуподвале. Со временем размещение служб в полуподвале стало общепринятым, и этот план особенно любили в городских домах, построенных на небольших участках. Домашние слуги все чаще перемещались в подземные пещеры, и потребовалось триста лет, чтобы спасти их оттуда.
Однако это не было случайным. Елизаветинское поместье было первым в своем роде сочетанием уединения и домашнего уюта. Большой холл средневекового манора не исчез, но уступил место длинной галерее, увешанной историческими портретами, где можно было вести частную беседу, не отвлекаясь на непрерывные передвижения слуг. Фактически елизаветинские длинные галереи создавались по образцу тех, что были построены ранее в тюдоровских дворцах в том же столетии. Интересным ранним примером является галерея Вулси в Хэмптон-Корт, где в 1527 г. нервно прохаживались Генрих VIII и сэр Томас Мор, впервые обсуждая условия предполагаемого королевского развода. Подобным же образом комнаты, располагавшиеся на первом (цокольном) этаже, заменили большой холл в качестве столовой и гостиной, где семья проводила дневное время – по крайней мере в обычных обстоятельствах. Семья обитала в гостиной на первом этаже и в комнатах второго этажа; слуги работали на обоих этажах и в подвале, а спали на чердаках и в башенках. В результате потребовалось множество лестниц: деревянные сооружения стали архитектурной деталью сами по себе. Наконец, обеспечение подачи чистой воды и улучшенные санитарные приспособления отражали заботу о личном и общественном здоровье в эпоху Ренессанса. В городских домах семьи зачастую прилагали огромные усилия для решения проблемы дренажа, порой уплачивали особый взнос местным властям, а часто оказывали определенные услуги городу при Дворе или в Вестминстере в обмен на неограниченную подачу воды или дренаж.
Усовершенствования в тюдоровском домашнем строительстве дополнялись техническим прогрессом в области изобразительного искусства и музыки. Благодаря своим восхитительным миниатюрам Николас Хиллиард стал самым влиятельным художником елизаветинского двора. Ученик ювелира, Хиллиард завоевал признание своей техникой живописца и как автор портретных миниатюр, схватывавших «изящество движений, остроумие улыбки и эти украдкой брошенные взгляды, которые внезапно сверкают, словно молния, а затем их сменяет другое выражение». Ключом к этому стилю была интимность, сочетавшаяся с богатством символических аллюзий, что добавляло интеллектуальной глубины портретным миниатюрам-отражениям. В руках Хиллиарда миниатюра становилась чем-то гораздо большим, нежели всего лишь уменьшенной копией холста, – и все благодаря его творческому воображению. Чтобы усовершенствовать технику, которой он научился в Генте и Брюгге, где изображение наносили на тонкий пергамент, а затем наклеивали на карточку, Хиллиард использовал золотую пластинку, полируя ее «маленьким зубом хорька, горностая или другого мелкого зверя». Тем самым создавался убедительный эффект бриллиантового блеска и сделанные Хиллиардом медальоны, украшенные драгоценными камнями, часто носили как талисманы, или же обменивались ими как залогами любви между сувереном и подданным, дамой и рыцарем, Технические приемы Хиллиарда перешли к его ученику, Исааку Оливеру, а затем к Сэмюэлу Куперу, В конце концов миниатюры были вытеснены изобретением фотографии.
Музыка времен Тюдоров вдохновлялась покровительством короля и знати, сохранявшимися литургическими требованиями Церкви и постепенным отказом от строгих тональных, ладовых ограничений Средневековья в пользу более прогрессивных техник сочинения и исполнения. Монархи династии Тюдоров вместе с кардиналом Вулси были выдающимися покровителями музыки, как церковной, так и светской. Опись музыкальных инструментов Генриха VIII показывает, что в Англии присутствовал тот же обширный их набор что и в любой европейской стране, – а сам король предпочитал лютню и орган. Капеллы короля и Вулси соперничали между собой ради того, чтобы нанять лучших органистов и певцов, каких только можно было найти в Англии и Уэльсе. В правление Марии Англия была открыта мощному влиянию фламандской и испанской музыки, а плодотворное воздействие Италии давало себя знать в церковных песнопениях Палестрины и мадригалах флорентийских авторов. Елизавета I держала при себе большую группу придворных музыкантов, приглашенных из Италии, Германии, Франции и самой Англии, Однако главной хранительницей тюдоровских музыкальных талантов была ее королевская капелла, ведь именно в ней сделали карьеру Томас Теллис, Уильям Бёрд и Джон Булл. Протестантская Реформация, к счастью, поощряла, а не отвергала композиторов – церковные предписания времени Эдуарда и Елизаветы оставили литургическую музыку нетронутой, а многие из певцов капеллы тайно оставались католиками, в том числе Бёрд и Булл. Но что на самом деле имело значение, так это развитие техники. Бёрд и Булл постепенно освободились от старых церковных образцов, или древних гамм. Теллис и Бёрд получили лицензию на печатание музыки, что сделало их пионерами печатных нот, хотя и не слишком успешными. Мелодия, гармония и ритм стали такими же важными в музыке, как и однотонный напев и контрапункт, а среди артистов, игравших на клавесине и лютне, процветало искусство импровизации. Эти тенденции предвосхищали достижения музыки XVII в., английской и континентальной, а в конечном итоге – сочинения И.-С.Баха.
