катаясь по утрам в открытом экипаже. Салон Генриетты, расцветший в 1790-х годах, на некоторое время стал эпицентром литературной и научной культуры Берлина - его гостями были знаменитый теолог Фридрих Шлейермахер, Александр и Вильгельм фон Гумбольдт, драматург Генрих фон Клейст. Рахиль Левин сначала была постоянной посетительницей салона Генриетты, но позже создала свой собственный литературный кружок. В салоне Левина звезды литературы и науки общались с представителями старой прусской элиты. Рахиль поддерживала многочисленные дружеские отношения с аристократками, с которыми она познакомилась во время отдыха на курортах Богемии. Потомки старых юнкерских семей - Шлабрендорфы, Финкенштейны и даже члены королевской семьи - делили диваны и столы с учеными, писателями, критиками и подающими надежды литераторами. Фридрих Шлегель, Жан Поль и Иоганн Готтлоб Фихте были среди интеллектуальных знаменитостей, которые проходили через салон Левина. Постоянные посетители, независимо от их социального статуса, должны были обращаться друг к другу с привычным du.39
На чьих условиях происходило это бурное сближение? В сознании большинства образованных христианских современников все еще существовала сильная презумпция того, что аккультурация в конечном итоге должна завершиться обращением. Цюрихский теолог Иоганн Каспар Лаватер, общавшийся с просвещенной элитой и часто бывавший в доме Мендельсона в 1763-4 годах, в 1769 году удивил своего бывшего хозяина открытым письмом, в котором требовал от Мендельсона либо обратиться в христианство, либо обосновать свою дальнейшую привязанность к иудейской вере. Дерзкий вызов Лаватера и мягкий отказ Мендельсона стали литературной сенсацией. Этот эпизод стал ярким напоминанием о границах терпимости даже в литературной республике.
Просвещенный прусский чиновник Кристиан Вильгельм Дохм был еще одним примером. Дохм был близким другом Мендельсона и частым гостем в доме Маркуса Герца (мужа Генриетты). Он также был одним из первых великих поборников еврейской правовой эмансипации. В 1781 году он опубликовал эпохальное эссе под названием "О гражданском улучшении евреев", в котором нападал на христианские предрассудки и призывал к устранению традиционных юридических ограничений. Евреи, писал он, "наделены одинаковой способностью стать более счастливыми, лучшими людьми, более полезными членами общества"; только угнетение, "столь недостойное нашего века", развратило их. Поэтому "гуманность, справедливость и просвещенная политика должны изгнать это угнетение и улучшить положение евреев".40 Но даже Дохм допускал, что процесс эмансипации должен привести если не к обращению, то к значительному размыванию еврейской идентичности. Как только давление правовой дискриминации будет снято, утверждал он, можно будет отвлечь евреев от "софистических изречений раввинов" и избавить их от "клановых религиозных взглядов", внушив им вместо этого патриотизм и любовь к государству41.41
Но что, если евреи не выполнили свою часть этой односторонней сделки? Что если, несмотря на внешнюю аккультурацию в соответствии с формами христианского мейнстрима, они в каком-то смысле оставались евреями и другими? Скептицизм по этому поводу продолжал преследовать предприятие по ассимиляции еврейского общества. В 1803 году берлинский юрист Карл Вильгельм Граттенауэр опубликовал язвительный памфлет, в котором предпринял прямую атаку на евреев из салонной элиты. Этот текст, озаглавленный "Против евреев", направил свой яд именно на молодых еврейских женщин, которые
Они читают много книг, говорят на многих языках, играют на многих инструментах, рисуют в разных стилях, рисуют всеми цветами, танцуют в любой манере, вышивают всеми узорами и обладают всем, что может дать им право на очарование, кроме искусства объединять все эти особенности в прекрасную женственность.42
Это была ракета, направленная прямо в сердце той социальной среды, которая как никакая другая сделала для открытия каналов связи между еврейской и христианской элитой. Книга "Против евреев" широко читалась и обсуждалась в Берлине и по всей Пруссии - консервативный публицист Фридрих Гентц вспоминал, что, несмотря на первоначальные опасения, читал ее "с исключительным удовольствием".43
Одним из самых ярких плодов новой критики еврейской аккультурации стал сатирический фарс "Компания, которую мы составляем" ("Unser Verkehr") врача из Бреслау Карла Борромауса Зессы. Написанная в 1813 году, пьеса Зессы не вызвала большого интереса в Бреслау, но она мгновенно стала хитом в Берлине, где открылась в Оперном театре 2 сентября 1815 года. Зрителям предлагалось посмеяться над гротескной галереей еврейских стереотипов. Авраам, представляющий старшее поколение штетл-евреев, - торговец подержанными вещами, который изъясняется на уморительно искаженном идишском жаргоне. Его сын Якоб стремится к более высоким целям: он хочет танцевать, говорить по-французски, изучать эстетику и писать театральные рецензии. Однако ему трудно избавиться от идишизма в своей речи: "Я хочу избавиться от еврейства в себе; я просвещен, нет? Во мне нет ничего еврейского". Самый ассимилированный персонаж из всех - эффектная и хорошо говорящая Лидия, безошибочная карикатура на остроумных салонных девушек эпохи Герца-Левина, которой, несмотря на все усилия, не удается скрыть свою еврейскую сущность.44 В пародии Сессы не было ничего нежного или ласкового. Это была открытая атака на идею о том, что аккультурация может или должна быть достаточной для преодоления социального и политического разрыва между евреями и их христианскими соотечественниками-прусскими гражданами.
Тем временем Хаскала и усиление контактов с христианской социальной средой привели к глубоким культурным изменениям в прусском еврействе. Мы можем проследить четкий разрыв между первым поколением просветителей, олицетворяемых фигурой Мендельсона, который красноречиво писал на иврите и оставался глубоко укорененным в еврейской традиции, и более радикальными реформаторами революционной эпохи, которые писали на немецком языке и в конечном итоге стремились полностью отказаться от традиционного соблюдения. Отход от еврейской традиции на периферию общины и ее мира соблюдения привел к разным направлениям: Одни стремились переделать иудаизм в соответствии с принципами естественной религии; другие надеялись - как ученик Мендельсона Давид Фридлендер - объединить рационализированную иудейскую веру с христианством, очищенным от тринитарных элементов; а для многих, включая многих хорошо воспитанных молодых еврейских женщин из салонов и четырех из шести детей Моисея Мендельсона, путь закончился самой радикальной ассимиляцией - обращением в христианство.45
Берлинская Хаскала не привела к распаду традиционного иудаизма - прагматичная, гибкая общинная культура западного Ашкеназа была слишком устойчива для этого, - но она произвела долгосрочную трансформацию. Во-первых, она сделала возможным появление светской еврейской интеллигенции, которая могла процветать наряду со старой элитой раввинов и знатоков Талмуда. Тем самым были заложены основы критически настроенной еврейской общественной сферы, способной к открытому взаимодействию с собственными традициями. Религия была приватизирована, отошла к синагоге, а повседневная жизнь - хотя и постепенно - освободилась от атрибутов религиозного авторитета. Поначалу это было явлением городской элиты и ее социальных сателлитов, но ударные волны, порожденные Хаскалой, постепенно проникли в ткань традиционного иудаизма, расширив интеллектуальные горизонты раввината и побудив верующих искать светское образование (особенно в области медицины) в немецких университетах. Она влилась в движение Реформации, которое модернизировало синагогальную
