«Гориция — очаровательный древний городок германского Фриуля, расположенный на берегу реки Изонцо, примерно в двенадцати милях от венецианского Фриуля. Я направился в первую попавшуюся гостиницу со всем своим багажом, состоявшим из одежды, белья, Горация, которого возил с собой вот уже тридцать лет (потерял в Лондоне и вновь нашел в Филадельфии), Данте с моими собственными пометками и старого Петрарки». С таким скромным багажом поэт Да Понте отправился пробивать себе дорогу. Сначала была Гориция, где он соблазнил хозяйку гостиницы, не знавшую ни слова по-итальянски, как и он сам по-немецки, — он ухаживал за нею со словарем до того момента, покуда действия не стали гораздо красноречивее слов и словарь был уже ни к чему. Потом Дрезден, где его привлекла одна мистификация под предлогом возможности заработать деньги. Он переводит там Псалтырь и флиртует с двумя сестрами, влюбляется в обеих и никак не может остановить свой выбор на одной из двух, так как это значило бы отказаться от другой. Наконец, в Вене он знакомится с Метастазио, очаровывает его и наследует после него место либреттиста в императорском театре. Он водит знакомство с композитором Сальери, соглашается с его предложением написать либретто о Филемоне и Бавкиде, завоевывает благосклонность директора венских театров графа Розенберга и соблазняет Иосифа II, пленив его своим краснобайством…
Не имея ни средств, ни положения в свете, Лоренцо Да Понте поступил очень дальновидно, послушав совета своего друга Маццолы, который убедил его в том, насколько бедны современные оперные либретто, и посвятив свой талант этой благородной задаче. «В Италии не было ни одного драматического, серьезного или комического поэта, произведения которого хоть чего-то да стоили бы… Среди бесчисленного множества писак, как муравьи, осаждавших театры, не было ни одного, способного написать приличную драму, и Еврипидами и Софоклами в Риме, Венеции, Неаполе, Флоренции и других крупных городах Италии были холодные сапожники от литературы типа Порто, Цини, Паломбо и Бертатти».
Правда, за это неблагодарное и плохо оплачиваемое ремесло брались только совершенные босяки от литературы. «Кто виноват в том, что из-за бесстыдной скаредности директоров, которые, выкладывая по тысяче или по две тысячи пиастров такому едва чирикающему певцу, как Нарсет, или певице, как Тэд, без стыда и совести платили всего по пятнадцать или двадцать пиастров за либретто, над которым автор корпел три месяца, а то и больше?» Бедность оперных либретто в XVIII веке была большей частью следствием нищеты либреттистов и громадных трудностей совмещения стихов с музыкой. Писатель должен был обладать гибкостью ума, умением легко адаптировать текст и при этом быть не лишенным ни чувства юмора, ни драматического величия, которые редко встречаются вместе в одном человеке.
Метастазио был обязан своим удивительным успехом тому, что ему удалось найти поэтический стиль, подходящий для пения, и он с удивительной легкостью писал тексты для певца, подобно тому, как танцевальная музыка пишется для танца. Он сочинил неисчислимое количество опер, не утратив своей плодовитости. Если верить Мемуарам Да Понте, Метастазио умер от горя, когда Иосиф II лишил его пенсии, назначенной Марией Терезией, точнее, от страха перед тем, что ее отменят; впрочем, мы уже об этом упоминали выше. Императрица отличалась такой щедростью, что удовлетворяла всех просителей. Никто и никогда не уходил от нее с пустыми руками.
Понятно, что Иосиф II решил положить конец этому разграблению казны — финансовое положение государства и без того оставляло желать много лучшего. И он объявил, что будут отменены все пенсии, кроме тех, какие он посчитает законными. За Метастазио, этим поэтом Цезаря, содержание было, разумеется, сохранено, и император написал ему любезное письмо, чтобы сообщить об этом, но прежде чем оно дошло до адресата, Метастазио внезапно скончался.
Как случилось, что обязанности блестящего поэта императорских театров достались этому Да Понте, написавшему всего-то Il Ricco d'un giorno для Сальери да Il Burbero di buon сиоrе для Мартина-и-Солера, к тому же заимствовав его у Гольдони? Причинами этого быстрого взлета были ловкость венецианца, умевшего втереться в доверие к кому угодно, а может быть, и отсутствие более образованных либреттистов. Впрочем, начиная с этого момента аббат больше не сидел без работы. Он написал Il Finto Cieco для Джузеппе Гаццаниги, Gli Equivoci — переделку Комедии ошибок Шекспира — для Стефано Стораче, Una Cosa rаrа для того же Мартина-и-Солера, Il Demogorgone для Регини. У него был только один конкурент, итальянец, аббат, как и он сам, по фамилии Касти, приехавший из Санкт-Петербурга, где пользовался большим успехом как поэт. Знавший его по Триесту несколько лет назад Казанова заявлял, что Касти был всего лишь «дерзким невеждой, циничным и способным только на рифмоплетство». Касти тоже надеялся на место Метастазио; именно его выбрал Паизиелло, бывший в то время на вершине славы. Поэт познакомился с музыкантом при дворе Екатерины II в 1776 году, и они решили работать вместе, поддерживая друг друга. «Касти, — заявляет Да Понте, — был в Вене более непогрешимым, чем папа в Риме». Получив поручение следить за изданием либретто Короля Теодора, аббат Да Понте захватил рукопись и, охваченный нетерпением, не дойдя до дому, зашел в какое-то кафе, чтобы ее прочесть. Небезынтересно его суждение об этом произведении, проливающее свет на те особые качества, которыми должно обладать оперное либретто. «Оно написано на чистом тосканском языке, в хорошем стиле, стихи не лишены изящества гармонии; в них есть тонкость, элегантность, живость; красивые арии, прекрасны ансамблевые куски, поэтичны финалы; и тем не менее, как мне кажется, эта драма неинтересна, в ней нет тепла, нет ничего ни комического, ни драматического. Действие затянуто, характеры невыразительны, развязка неправдоподобна и почти трагична. Каждая часть в отдельности хороша, но совокупность очень спорна. Трудно было бы описать мое впечатление от чтения этого произведения, не сравнив его с набором драгоценных камней, изделие из которых сделано неумелым ювелиром».
Либретто Свадьбы Фигаро, которое Да Понте написал для Моцарта, отличается всеми теми качествами, которых, если ему верить, недоставало произведению Джованни Баттиста Касти. Однако похоже на то, что Сальери не был доволен своим сотрудничеством с Да Понте в Il Ricco di giorno. Он якобы говорил, что охотнее дал бы отрубить себе руку, чем положить на музыку хоть одно стихотворение аббата. И действительно, текст своей оперы La Grotta di Trofonio он доверил счастливому Касти. Со своей стороны Да Понте отнюдь не строил иллюзий в отношении достоинств своего текста: либретто, признается он, было положительно плохим, но, добавляет поэт, «и музыка отвратительная». «Вернувшийся из Парижа Сальери, все еще под впечатлением от Данаид и музыки Глюка, такой отличной от нашей, сочинил свою партитуру целиком во французском вкусе и без всякой связи с собственными прекрасными и нежными мелодиями, которые словно забыл на берегах Сены». Встреча Моцарта и Лоренцо Да Понте была для обоих словно ниспосланной свыше. Аббат искал музыканта, Вольфганг — поэта. Случилось так, что в этих обстоятельствах они отлично подошли друг другу. Очень редки примеры сотрудничества, в котором гений поэта был бы равен гению музыканта: Дебюси и Метерлинк, Рихард Штраус и Гофмансталь… Рихард Вагнер предусмотрительно писал свои поэмы сам, и это были восхитительные поэмы. Что касается Свадьбы Фигаро, то мы видим здесь союз умения и гения, не больше того. Да Понте ничего не придумал сам, он заимствовал у Бомарше анекдот, персонажей, текст, но фактически все переделал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
