Таких лиц нельзя, конечно, преследовать юридически, и чем дальше, тем больше мы будем в этом убеждаться. Они суть продукт нашей общественной среды, подогреваемой политическими учреждениями, дающими большой простор самолюбию.
Хотя они приносят, может быть, больше вреда, чем пользы обществу, но все-таки было бы слишком жестоко уединять их раньше, чем они явным образом нарушат общественную безопасность, тем более что, занимаясь политикой, теоретически они служат полезным ферментом для общественной мысли. Но когда их мономания принимает преступную форму, как у Сбарбаро и Манжионе, то, конечно, они должны быть удаляемы из общества, хотя не в тюрьму, а в психиатрическую лечебницу, что одновременно удовлетворяет как требованиям политики, так и требованиям гуманности, а кроме того, устраняет всякие подозрения и всякую реакцию.
В самом деле, не тяжело ли было видеть Сбарбаро, имевшего полное право на невменяемость и помещение в лечебницу, привлеченным к суду, как вполне здоровый человек? Ведь этим только создали для него апофеоз, позорный для нашей страны, так как он доказал, что мы потеряли критерий истины или, по крайней мере, мужество, нужное для того, чтобы провозгласить последнюю.
А как легко было сделать его навсегда безвредным, положившись на показание нескольких экспертов-альенистов! Суд был бы избавлен от хлопот и противоречий, а страна – от развращающего зрелища.
Затем, для того чтобы маттоиды с своими уродливыми измышлениями не играли исторических ролей, не влияли на общественное мнение и на политику, нужно лишить их удобной почвы – сделать так, чтобы голоса их не встречали поддержки в чувствах большинства. Вообще, не имея возможности поймать этих общественных микробов на штыках, мы должны дезинфицировать наши раны и язвы, на которых они находят удобную среду для развития, – должны предупредить их часто вполне справедливую критику, устранив условия, слишком легко поддающиеся последней. Дело в том, что маттоиды, будучи совершенно лишены мизонеизма, гораздо раньше большинства чуют эти условия, а потому публика склонна видеть в них пророков и принимать рекомендуемые ими меры.
10) Случайные преступники. Убедившись в том, что в этих случаях дело идет не столько о неопытности, сколько о проявлении особого рода импульсов, уничтожающих мизонеизм, мы, сторонники возможного облегчения наказаний для молодежи, не думаем, однако ж, чтобы можно было очень повышать возрастной уровень той наказуемости, так как в таком случае от наказания ушли бы преступники, хотя и менее вменяемые, но более часто встречающиеся.
Да, наконец, теперь начинает уже исчезать тот предрассудок, вследствие которого молодые люди были отстраняемы от политики; выборные системы, даже самые узкие, допускают теперь участие в выборах лиц, достигших гражданского совершеннолетия, что мы считаем одним из лучших средств для предупреждения политических преступлений.
Предлагая со своей стороны понизить возрастной ценз членов парламента до 21 года – с целью оживления парламентских учреждений, – мы не можем, конечно, считать этот возраст менее ответственным за политические преступления.
Раз мы признаем за молодыми людьми право пользоваться таким большим влиянием на политическую жизнь нации, то должны признавать за ними и обязанность не прибегать к насилию для разрушения того политического порядка, который установлен большинством граждан, тем более что будучи допущены в парламент, они могут бороться с ним легальными путями.
Но мы этим вовсе не хотим сказать, чтобы наказания за политические преступления для не достигших совершеннолетия не должны быть понижаемы. Их следует назначать соответственно меньшей сознательности, большей впечатлительности и большей наклонности несовершеннолетних к подражанию. В общем, молодые люди должны быть наказываемы за политические преступления менее строго, потому что они более предрасположены к этим преступлениям и совершают их в силу своей большей активности, страстности, великодушия и смелости.
То же следует сказать и о женщинах, которых обычная судебная процедура не отличает от мужчин, но к которым, по нашему мнению, следовало бы относиться с большей терпимостью, особенно в политических преступлениях. Дело в том, что у женщин и всегда преобладает элемент страсти, а в иные физиологические периоды (при менструациях, во время беременности) на них прямо следует смотреть как на временных истеричек.
Что касается наказаний за «физические насилия», то тут, нам кажется, прежде всего нужно иметь в виду влияние вожаков, которое иногда доходит до степени гипнотического внушения. Ответственность этих вожаков должна быть, следовательно, повышена, ответственность же людей увлеченных может быть ограничена какими-нибудь кратковременными и преимущественно физическими карами (содержание на хлебе и воде etc.); этого будет достаточно, чтобы предупредить рецидивы.
То же можно сказать и о преступлениях, совершенных толпой, одно присоединение к которой, как мы видели, уже изменяет индивидуальность, причем каждый становится способным совершать такие преступления, которые, находясь в одиночестве, не смел бы и задумать.
Очевидно, стало быть, что в данном случае ответственность каждого отдельного лица совершенно уничтожается или по крайней мере значительно смягчается и падает на вожаков, увлекших толпу. Тем не менее, однако же, человек, совершивший, хотя бы и под влиянием толпы, дикое и кровавое преступление, не может быть, как мы видели, вполне честным и порядочным, а потому, несмотря на меньшую ответственность, должен быть все-таки наказан как случайный преступник, имевший уже хотя бы легкую наклонность к преступлению. По мнению Гарофало, его следует наказывать так же, как человека, совершившего тяжкое преступление под влиянием гипнотизма, – вполне хорошие люди не подчиняются внушению.
Среди таких случайных преступников нужно, однако ж, отличать прирожденных, которые всегда замешиваются в народные движения и делают их более жестокими. Их следует наказывать беспощадно, строго.
Что касается «насилий нравственных», то к ним надо прилагать следующие рассуждения, касающиеся преступников по страсти.
11) Преступники по страсти и преступники гениальные. Эта категория преступников нуждается в специальных наказаниях, так как резко отличается от прочих и легко может быть из них выделена. Здесь импульсы, зависящие от антропологических аномалий, заменяются более великодушными и гуманными. Здесь, наконец, мы впервые встречаемся с преступлением чисто политическим, которое общество принуждено карать для защиты прав большинства, но к которому оно должно относиться не без уважения и не без сомнения.
И народное сознание, не всегда совпадающее с юридическим, вполне оправдывает такой взгляд. Оно всегда с отвращением относится к наказанию гениальных или чистых сердцем политических преступников, если заподозрит в этом хотя малейший след произвола. Присяжные чаще всего оправдывают таких преступников.
Даже тогда, когда дело касалось преступлений смешанных, как в процессах Чиприани, Сбарбаро и Коккапиллера, общественное мнение оправдывало преступников повторными выборами в парламенте, если видело в них людей гениальных или действовавших по страсти. То же имело место и во Франции по отношению к нескольким посредственностям, которых политические процессы сделали мучениками, а затем выдвинули к власти (Пиа, Валлес, Рошфор).
Дело в том, что такие преступники, хотя и в насильственной форме, часто разоблачают какой-нибудь недостаток в общественной или политической организации, намечают какую-нибудь реформу, давно уже созревшую в общественном сознании, или обличают несправедливость, которую требуется устранить. То, что кажется с первого взгляда дерзкой утопией и пугает страну, в конце концов может оказаться неизбежной реформой, вполне отвечающей потребностям большинства. Вчерашние преступники сегодня становятся апостолами. Так было с Иисусом Христом, Лютером, Мадзини, чтобы не упоминать о множестве других.
Поэтому-то суд охотнее оправдывает таких людей, чем обвиняет их.
С другой стороны, мы знаем из истории, что слишком жестокие кары за политические преступления не только ускоряли гибель правительств, к ним прибегавших, но и оказывались более вредными для страны, чем самые преступления. Так было во Флоренции, которая пала отчасти благодаря преследованию и изгнанию лучших граждан; так идет теперь дело в России, угнетающей в лице нигилистов цвет своей интеллигенции, и еще больше так шло оно в Испании, которая, сжигая на кострах своих лучших граждан, искоренила все признаки гениальности и превратилась, как мы видели, в интеллектуальную пустыню.
Как бы то ни было, однако ж, нарушение политических прав большинства не перестает быть преступным, и права эти должны быть ограждены. Отсюда необходимость специального наказания за политические преступления, которое бы, с одной стороны, ставило чересчур страстных людей в невозможность вредить обществу, принимая, однако ж, во внимание возвышенность их характера и мотивов, а с другой – было бы легко отменяемо в тех случаях, когда взгляд большинства на самое преступление изменится. Таким наказанием могло бы быть изгнание – для преступлений чисто политических – и заключение в крепости или ссылка в колонию – для преступлений смешанных.
