В нашей гостиной собралась целая компания: ПП, развалившись на диване, вещала перед внимательными слушателями о важности сексуальной жизни в браке. Выглядела она сногсшибательно, даже несмотря на убийственно нелепую бело-розовую шляпу, по своей форме больше всего напоминающую перевернутый рожок от мороженого. Рядом с ней расположился Джереми, с другой стороны сидела, вперив взгляд в стену, Джесси. Пока ПП распространялась про сексуальную мощь любовника, Джереми самодовольно ухмылялся, а Джесси, кажется, мечтала сквозь землю провалиться. Немногим ранее Беа призвала к себе на помощь подруг — трех лесбиянок из Восточной Европы, которые сидели и внимали откровениям ПП. Особенно они оживились, когда ПП сказала, что немногие мужчины по-настоящему понимают, что делать с женским телом, и что, если бы ей не нравилось, когда ее трахают, она бы точно стала лесбиянкой. Серьезная высокая блондинка с короткой стрижкой нацарапала что-то на листке бумаги и передала ее ПП прямо на глазах у Джереми.
— Если все-таки передумаете насчет мужчин, позвоните, — сказала она.
Я не сомневалась — ПП не упустит свой шанс. Я прямо наяву представила обложку ее следующей книги: «Сапфическая любовь: настоящий женский оргазм». Самоуверенная улыбочка на лице Джереми как-то померкла, а Джесси, которую явно мутило, наконец нашла в себе силы встать и уйти.
— Мы с Джеззи хотим пожениться, — прошептала мне ПП. — Я как раз собиралась всем об этом сообщить. — Она поднесла вилку к бокалу, чтобы привлечь всеобщее внимание.
— Давай не сейчас, — успела я ее остановить, поглядев на обнимающихся Беа и Зузи. — Все-таки сегодня их день.
— Ты права, — после паузы признала ПП. — Я иногда бываю такой эгоисткой! Не понимаю, как ты меня терпишь.
Я тоже этого не понимала. Наверное, я дружила с ней еще и потому, что она меня все-таки страшно забавляла. Ну а то, что она сама признала, что иногда выходит за грани приличия, вполне искупало ее вину. Мне кажется, у каждой женщины должна быть одна невероятно красивая подруга, вроде как произведение искусства: конечно, приобрести и удержать такую «вещь» сложно, зато сколько удовольствия получаешь, просто глядя на нее!
ПП внимательно на меня посмотрела и тихо спросила:
— У тебя ведь с ним все кончено, да?
— С кем?
— Ну, с Иваном.
— Не понимаю, о чем это ты, — попыталась прикинуться дурочкой я.
— Прекрати, Хло, ты же знаешь, что я ведьма, — отмахнулась ПП. — Я давно подозревала, а в день спектакля Берти поняла, что права. А сейчас вижу, что все кончено.
Неужели и правда все кончено? Возможно. Как там говорила Рути? «Иногда чужой человек может сказать о тебе больше, чем ты знаешь сам».
— А ты правда собираешься выйти за Джереми? — спросила, в свою очередь, я, меняя тему разговора.
— Да. В самом начале брака все так волшебно, правда?
Я знала, что она имеет в виду. Вот только я бы сказала, что все волшебство приходится на начало отношений, а не брака. Это-то мне и нравилось в романе с Иваном. Но, к сожалению, горькая истина заключается в том, что никто не в силах гарантировать тот же накал страстей годы спустя. Скорее всего, мы бы и сами не успели заметить, как оказались среди тех супругов, чьи чувства описываются как нечто среднее между безразличием и привязанностью.
К нам подошел Грег. Лицо у него было серьезное и мрачное. Неужели решил все-таки обвинить меня в измене?
— Хло, только что звонила Хельга. У Берти второй инфаркт. Он в реанимации.
Глава двадцать третья
Папиного лица почти не было видно за кислородной маской. У кровати стояла Хельга и разговаривала с врачом. Я обрадовалась, увидев, что ему за сорок и вид у него серьезный. Видимо, врач-консультант. С серьезным видом он посмотрел на меня, Грега и Сэмми.
— Это сын, дочь и зять мистера Живаго, — поспешила объяснить Хельга. — Мистер Мак-Тернан тоже врач, — добавила она, положив руку Грегу на плечо.
Врач сухо улыбнулся Грегу — улыбка профессионала, который понимает, что коллеге можно рассказать все как есть.
— Мистер Живаго перенес сильный инфаркт миокарда. Он очень слаб, — заговорил врач. — Сейчас мы даем ему рилменидин и делаем внутривенные вливания. Отслеживаем уровень кислорода у него в крови и регулярно снимаем электрокардиограмму.
— А что насчет операции? — спросил Грег.
— Боюсь, его сосуды не выдержат шунтирования, а для трансплантации он слишком стар, — ответил врач. — Нам остается только ждать.
Конечно, мне не понравились его слова, но еще больше — выражение лица. Грегу, видимо, тоже; муж притянул меня к себе. На улице уже стемнело, и в комнате стояла тишина. Было только слышно, как дышит папа. Вокруг него суетилась медсестра — мерила давление, приглядывала за капельницами и старалась не встречаться с нами глазами.
Всю ночь мы четверо провели в палате, наблюдая, как поднимается и опускается папина грудь. Думаю, каждый из нас понимал, что для него эта ночь станет последней. Мы почти не разговаривали, просто держались за руки и утирали слезы. Папу мы тоже держали за руку, по очереди тихо подходя к его кровати; нам казалось, что, прикасаясь к нему, мы продлеваем ему жизнь. Хельга тихо пела:
Берти — англичанин,Фамилия — Живаго,Живет он в Темпл-Форчун,На Хай-маркет-лейн,В доме номер двадцать,Звони в звонок скорей.
Это была та самая песенка, что папа сочинил для Юргена, чтобы они смогли встретиться после войны.
В какой-то час этой тихой, темной и бесконечной ночи я осталась сидеть с папой одна. Я погладила его по руке, прижала его ладонь к лицу и поцеловала. Мне так много надо было ему сказать… Попросить его не бросать нас, дать нам хотя бы еще разочек посмеяться над его шутками, услышать его советы — мудрые, добрые и забавные. Поблагодарить его за ту любовь, что он мне дал. Но ничего из этого я не сделала; я не хотела, чтобы он понял, что умирает. Вместо всего этого я произнесла всего несколько слов, не способных выразить всех моих чувств:
— Я люблю тебя, пап.
Он зашевелился и вдруг сорвал с лица кислородную маску.
— Я тоже тебя люблю, — ответил он. Взглянул на меня и добавил: — Знаешь, чем я горжусь больше всего в жизни?
Я боялась не справиться с собственным голосом, так что просто покачала головой.
— Своей семьей: детьми, внуками. — Голос у папы звучал на удивление уверенно. Он тепло улыбнулся, похлопал меня по руке и закрыл глаза. Я осторожно надела на него маску и погладила его седую умную голову, полную житейской мудрости, цитат великих людей, нот и, конечно, музыки. Куда все это денется? Не может же все это просто исчезнуть, как будто кто-то подойдет и выключит его мозг?
