Печатники же, напротив, не шевельнут и пальцем, чтобы ясно показать то, что они делают. Они лишь кричат на трудолюбивых венецианцев, требуя, чтобы те перепахивали их ленивые страницы уродливой машинерией. Эти самодовольные, наглые немцы считают ниже своего достоинства заниматься простой черновой работой.
И вот, порожденные дурным семенем этих печатников, вокруг нас вырастают высокие стены скептицизма, цинизма и богохульства. В те времена, когда книги писались от руки, по одной в год, Мать Церковь могла оказывать свое милосердное влияние, останавливая распространение еретических или разрушительных сочинений и давя зло в зародыше. Но теперь труды дьявола выходят из-под контроля. И все из‑за печатников.
Достаточно лишь прочесть их титульные страницы, чтобы понять, насколько далеко зашло дело. Вплоть до недавних пор они редко вставляли в книгу титульную страницу, желая, без сомнения, скрыть свой позор за анонимностью. Но теперь в своей непомерной гордыне они превращают собственную страницу в самую броскую во всей книге, украшая ее гравюрами и вычурным шрифтом. А как они выбиваются из сил, стремясь обвинить и очернить друг друга! Они заявляют во всеуслышание, что конкуренты печатают тексты, которые являют собой невообразимую и бессмысленную путаницу слов, свидетельствующую об их моральном разложении. Они проклинают других печатников за жадность и за то, что под предлогом жалкой экономии те не желают исправлять допущенные ошибки. Но правда заключается в том, что никто из этих откормленных, словно на убой, немецких печатников не поставит точность сведений или приличие изложения превыше доходов. Я вижу, как настоящие ученые, которые слушают меня вместе с вами, горестно кивают в знак согласия.
Что вообще представляет собой печатная книга? Испещренная черными точками кипа тряпья и старого хлама, рядящаяся в личину искреннего друга! Это – жалкая замена настоящего творения, о которую можно порезаться, полная намеренных и непреднамеренных ошибок и злобной недоброжелательности, потому что те, кто печатает эти книги, делают это только потому, что у них нет более достойного занятия. То же самое относится и к тем, кто их читает.
Владение печатной книгой – это признак крайней самонадеянности и гордыни! Оно поощряет пороки лени и праздности! Когда послушник спросил у истинного святого Франциска, нельзя ли ему иметь Псалтырь, святой дал ему праведный ответ: «Сначала тебе понадобится Псалтырь, потом – требник, а заполучив требник, ты возжелаешь сидеть на троне, чувствуя себя господином, и скажешь какому-нибудь брату: “Эй, ты! Ступай, принеси мне требник!”»
Эти печатные книги полны скверны так же, как яйцо – белка. И как это в духе наших немцев – возжелать напечатать самую постыдную и грязную рукопись, Катулла! Этот Катулл – непристойная ночная птица: пусть он летит прочь из Венеции. Да не навлечем мы на этот город позор, став первыми, кто напечатал его. Его творение – не произведение искусства, а порождение распутства.
Читать Катулла – то же самое, что пить прокисшее вино. Его рукопись лишает воли, навлекает позор на виновника и его потомство и, наконец, отравляет даже воду во рту читающего: он более не способен ощущать святость, потому что нёбо его уничтожено.
Публикация Катулла откроет ворота для нечистот, которые хлынут в чистую реку, превратит плоть в гнилостную язву, лишенную повязки, чтобы ею питались одни лишь мухи. Это будет акт скотоложства, совершенный у всех на виду, который может осквернить невинных женщин и детей. Зловонное неприличие сего сочинения – ничто в сравнении с гордыней, которую выставляют напоказ и которой похваляются поэт и – в силу сопричастности – печатники, лишенные стыда и совести. А ведь, в сущности, его труд – не что иное, как клиническое подтверждение упадничества духа и вырождения сего молодого человека.
Читателя тайком проведут в самую убогую из всех спален, лишенную даже покрова пристойности, и обяжут принять участие в постыдных игрищах. Поверьте мне, эта книга из тех, что пробуждает похотливое поведение, даже если бы читатель предпочел остаться невинным.
Вы можете возразить мне, что Катулл совершенно безвреден: он-де пишет о любви и лишь подшучивает над телесными нуждами, что он заставляет нас смеяться и заставляет забыть о каждодневных неудачах и тяготах.
Это – одна лишь видимость. И пусть она не вводит вас в заблуждение.
Святой Иоанн Златоуст заклеймил непристойные песни как куда более отвратительные, чем вонь и экскременты, потому что мы не испытываем неловкости от такой распущенности. Мы хихикаем там, где должны сурово хмуриться, и радуемся, когда должны ужасаться. Вот и Катулл прикрывает свое полное моральное разложение весельем и шутками.
У того, кто любит Господа, Катулл и его собратья-поэты из языческого прошлого должны вызывать лишь омерзение. Лукреций, Овидий, Тибулл[142], Проперций[143] и Катулл, что хуже всех прочих, – кто они, как не распространители моральных отбросов?
Они погрязли в своих невоздержанных пороках, как свиньи валяются в грязи.
Эти книги – ядовитые выжимки сущности самого дьявола! В этой связи я позволю себе процитировать благословенного Тертуллиана[144]. «Подобно дьяволу, издатель намеревается сделать венерическую болезнь пристойной, предложив больному крепкий ароматный напиток, дабы проглотить лекарство. Он даже крадет несколько очень вкусных ингредиентов у Божественного аптекаря. И когда вы видите сладкие слова на бумаге, помните об этом! Смотрите на них, как на мед, стекающий с челюстей зловонной жабы или из ядовитого мешочка паука».
Я прихожу к заключению, как и должен, что все книги, содержащие материалы, кои отсутствуют в священной Библии, – опасные, а те, которые его содержат, – ненужные, поскольку у вас есть священники, которые объяснят вам все на чистом и понятном языке Церкви.
Посему давайте втопчем эти развратные и постылые рукописи в грязь.
А вместе с ними давайте избавимся и от печатников, этих презренных созданий! Задумайтесь о том, сколь нечестивыми путями попадают к вам их книги! Они выходят из варварского немецкого печатного станка и зловонным ручейком текут к морально разложившемуся купцу или перекупщику, в маленькие лавчонки на темных боковых улочках. Вы покупаете их не у всех на виду, в достойном месте, а в таких убогих дырах, куда наведываетесь только для того, чтобы обзавестись снадобьем для умерщвления собственной матери.
