когда ты поцеловала, каждый раз, когда мы смотрели друг другу в глаза… – голос глохнет. Приходится сделать паузу, чтобы набрать в легкие воздух. – Каждый раз, когда расставались… И когда встречались, Лиз… Когда ты говорила или делала что-то, что заставляло меня вспоминать… Когда ты кричала или плакала, Лиз… Когда сказала, что любишь… Когда я думал, что больше тебя не увижу… Когда ты пришла ко мне домой… Сама пришла… Сама, моя Дикарка… – снова торможу, чтобы сделать шумный вдох. – Когда заботилась… Когда отдавалась на вертушке… Когда я нашел твое крыло… Когда ты собирала обратно амулеты… Каждый раз мне было больно, Лиз, хоть и не показывал тебе, выдавал другое напоказ… Защищался. Прости. Мне было легче поверить, что я способен тобой управлять, чем в то, что ты можешь меня любить… Любить по-настоящему… Блядь, я и сейчас…
– Не веришь?
В ее голосе и глазах, помимо слез, дрожит плотина паники.
– Не в том смысле. Тебе верю, – говорю, что чувствую. – Своему счастью не верю.
– Счастью… – повторяет и улыбается так нежно, так ласково, так умиротворенно… Только она так и умеет. – Я должна была сказать раньше, – шепчет Лиза. – Гораздо-гораздо раньше. Год назад.
Не могу сдержаться... Вздрагиваю.
– Лиза, – хриплю на эмоциях. Сжав ладонью ее затылок, касаюсь лицом ее лица. – Правда, любила тогда? Правда-правда? – выдаю тихо на одном выдохе.
– Правда же, – отзывается и кивает. – Любила. Люблю. Буду любить всегда.
– Всегда?
– Ну, разумеется! Обещаю!
Прижимаю ее еще крепче. Стискиваю до хруста. Бурно выдыхаю в шею.
– Клянусь, что сделаю все, чтобы ты никогда не передумала, – говорю незапланированно то, что буквально рвется само из души. – Клянусь, что никогда больше не подведу! Клянусь, что у тебя будет все! Все, что ты захочешь, Лиза.
– Моя любовь – моя клятва… – воскрешает мои давние слова. – Помнишь?
– Помню, конечно. Так и есть.
– Я хочу, чтобы у меня был ты, Артем… Все.
Наше дыхание сбивается. Наши руки сплетаются. Наши губы сливаются.
Понятно, что ни о каком сексе сейчас речи быть не может. Мы только содрали друг с друга кожу. Нам все еще адски больно. И будет больно еще долго.
Я просто ласкаю рот своей Дикарки, глажу ее руками, изо всех сил сжимаю… А потом добираюсь, наконец, до живота.
Может, не надо… Может, не стоит… Это чересчур мучительно.
Да, Лиза содрогается, разрывает поцелуй и начинает снова пускать слезы.
Я… Я – тоже. Судорожно и беззвучно выдаю жгучие.
– Все, не плачь, – с трудом выдыхаю. – Не плачь, Лиза. Все еще будет. Будет все!
– Правда?..
– Правда, – заверяю горячо и упрямо. – А сейчас спи. Надо отдохнуть.
– Вместе?
Чувствую, как впивается мне в кожу ногтями.
– Конечно, вместе. Спи.
Отключается, как ни странно, быстро. И пары минут не проходит, как слушаю ее глубокое ровное дыхание. У самого же, несмотря на исключительную усталость, сна ни в одном глазу. Долго верчу в голове события прошлого и настоящего, накладываю на них сказанное сегодня. Новая кинолента моей жизни приобретает четкость и разноцветные краски, вот только становится при этом такой увесистой, что, кажется, не удержать.
Но как я могу отпустить? Теперь уже нет.
Должен тащить. Должен.
Самое главное, что мне есть ради кого это делать.
Есть.
Моя Дикарка. Моя Лиза. Моя.
48
Ты будешь лучшим.
© Кирилл Бойко
«Брат, просто проследи, чтобы я никого не убил…»
Минут двадцать эту фразу верчу. Сидя в темноте, монотонно постукиваю пальцами по рулю и пытаюсь въехать в суть происходящего.
Случалось ли раньше такое, чтобы мне приходилось контроль держать? Нет. Всегда наоборот было – Чара тянул. Всегда. В нашем случае, жизнь – ни хрена не качели. Пока я летал, Чарушин скорее страховочным канатом был. Во многом только благодаря ему не сорвался.
Что же теперь? Что, блядь, происходит?
Чем дальше мотаю на годы назад, тем основательнее мое беспокойство.
Когда уравновешенный чел слетает с катушек, это, сука, чаще всего в разы губительнее, чем ретроградный загул беспредельщика. Это, мать вашу, армагеддон. Это, сука, катастрофа.
Что же у них с этой тихоней Богдановой творится? Что это, блядь, за счастье такое? Что они там за этот год накопили?
Наконец, темноту улицы прорезает свет фар. Узнаю тачку Чары и сразу же покидаю свою. Пока шагаю к извилистой тропинке, он глушит мотор и выскакивает на улицу.
Смотрю ему в лицо, перехватываю взгляд и, что называется, мать вашу, бодрюсь.
Не зря позвал. Не перестраховка это. Я реально сегодня трос.
Спросить ничего не успеваю. Чара тулит к дому. Я перевожу дыхание, отмираю в новом статусе и двигаю следом.
Ток по венам уже на входе разливает. Тёмыч так долбит кулаком в деревяную дверь, странно, что к чертям не выносит. Я сглатываю и, сунув ладони в карманы куртки, типа хладнокровно по сторонам палю.
Что мы, мать вашу, тут делаем?
Вчера, когда Чара орку за эту, как он называет, семейку Барбоскиных долг отбашлял, не похоже было, чтобы собирался приходить с разборками.
Что с тех пор изменилось? Черт, Богданова, вероятно, какой-то новый трэшак выдала. Видимо, поэтому у нее истерика случилась.
А мне все это как держать?
Мысли зреют суматошно. Едва успеваю разгонять.
А потом… Потом я тотально охреневаю. Потому что, едва дверь распахивается, Тёмыч рубит Лизкиного отца в торец. Тот бесполезным мешком валится, на хрен, назад.
«Мужчины так себя не ведут…», – несется у меня в голове Чарина вековая душанина.
Выпускаю матом шок и, рывком пересекая расстояние, сковываю кольцом его плечи.
