платите. Нам платите. Мы вдвое меньше берём.
– Усан ваш втрое брал. Мало ясак – девок наших насиловал...
– О том скажу Володею. Усана взгреет, чтоб неповадно было.
Володей маялся после ранения бессонницей. Григорий поил его травами, ставил иголки. Поставил и сейчас, усыпил. Дождавшись, когда проснётся, рассказал об Усане.
– Поганец! Я приучаю здешних людишек, он отпугивает, – сжал кулаки Володей. – Ворочусь в острог – душу из него вытрясу.
Однако Усана он не застал. Тот, сговорив казаков, побил оставшегося старшим Луку Морозку, забрал весь собранный Володем ясак и куда-то бежал.
– Прижимать я их тут начал, – слабым после ранения голосом рассказывал Лука. Он кособочился, не имея сил сидеть прямо: по голове шестопёром стукнули. – Вино курили. Все снасти отнял. Дошло до смертоубийства. Петька Долгий из пистоля в меня пульнул... промахнулся. Я ему башку снёс. Тут и началось. Кучей кинулись на нас... побили. Усан всю провизию забрал...
– И провизию? – вскричал Володей. Побежал проверять клети в них пусто. Острог обесхлебел. На голодную смерть обречены казаки.
Обежав разорённый острог, Володей выскочил в лес и мчался, не различая пути перед собой. Следом бежали Потап с Любимом. Мало ли что натворит в ярости! Неизвестно, сколько мчался бы, да наткнулся на двух сохатых, сцепившихся в смертном бою рогами. Звери хрипло орали, поводя налившимися кровью глазами. Оба могучие, оба неукротимые. «У, черти рогатые!» – Володей разрубил саблей сцепившиеся между собой рога. Сохатые взревели от боли и ярости, но теперь перед ними был другой противник. Оба кинулись на него. Володей – на дерево, понимая, что сабля против таких зверей – не оружие. Они, боднув ствол, снова сцепились друг с другом. Теперь уж лбами упёрлись.
Потап с Любимом расхохотались и стали пристраивать самопалы – добыча лёгкая. Враз рухнули два лесных богатыря, так и не уступив друг другу ни единого шага. Лосиха давно ушла с третьим. Он взял её без боя.
Володей спрыгнул с дерева, подошёл к издыхающим зверям. Было жаль этих великолепных красавцев, и он погрозил кулаком друзьям.
– В остроге-то голодно, – отговорился Любим.
– Знаю, что голодно. Да уж больно баски, – вздохнул Володей и насупил брови. – Вы чо за мной увязались?
– Ношто за тобой? – выкрутился Любим. – Сохачий рёв услыхали.
– Ладно. Разделывайте. Я казаков подошлю.
Отпустив с миром аманатов, Володей принялся укреплять острог. Поправил частокол, установил смотровые вышки. Ночью, обходя кусты, удивлённо вслушался. С одной из вышек слышалась печальная музыка. Размечтался казак, сердце своё разнежил. Не заметил, как Отлас подобрался.
– Дай-ка я посвищу.
Казак встрепенулся. Прошибло холодным потом. Трясущейся рукою отдал Володею дудочку. Тот стиснул её губами, выдул сиплый невнятный звук.
– Дудка ли не по дудошнику, дудошник ли не по ней? – и вдруг нежно, по-жавороночьи свистнул, и полилась, потекла весёлая песнь.
Наигравшись, вернул казаку, дёрнул его за ухо.
– Чо нос опустил, Петруха? Родину вспомнил? – Склонившись над казаком, шепнул: – Думаешь, я не тоскую? Случается, брат. Ину пору так подопрёт – выть охота. Иванко там у меня, жёнка. Птаха моя золотая... Тоже по жёнке соскучился?
– Дак я это... – смутился казак, – я ишо не женат.
– Оженим. Дудку-то береги. Славная дудка!
– Не знал я, что владеешь. Хошь – бери. Я себе другую излажу.
– Когда изладишь, тогда и отдашь. А пока сам тешься. Девка-то есть?
– Есть. Олёна. – Вспомнилась Петрухе деревушка на тихом Вагае, чистая, светлая. Такой же вот лес кругом, но там всё ближе, понятней. Призвали сюда, и неизвестно, когда домой попасть удастся. А там старики век доживают, вспоминают, поди. И – Олёна, большеглазая, мягкая, в тёплых веснушках. Может, уж просватали её? Думал с Усаном сбежать. От него бы прямиком тайгою – к Олёне. Явится к ней, любить будет. Пропади она пропадом, служба царская. Царю сколь ни служи – в добрые не войдёшь.
– Жив буду – побываешь ты дома, – обещал Володей. – Токо служи, старайся.
– Жись положу, – горячо вымолвил Петруха. Глядя вслед Отласу, думал: «Вот и пойми его! То лют как зверь, то лучше брата...».
12
Володей колдовал над чертежом, искусно исполненным Григорием. Был он, пожалуй, лучше того, что достался от покойного Антуфия. И буквицы ладно золотом выведены, и реки голубые. А деревья точно живые. Так и хотелось прикоснуться к ним ладонью, помять пушистую хвою, понюхать. На иных – соболь, белка скрывались. На иных – росомаха. Внизу ж медведь, скосив голову, вслушивается напряжённо. Вот озеро искривилось. А рядом – сплошь горы. Дальше – неузнанное.
– Так, Гриня, – разглядывая чертёж, гадал Володей, – куда он кинуться мог?
Решил изловить Усана...
– К даурам вряд ли пойдёт. Там живо на колья посадят. К китайцам через них же, – отвечал Григорий, взглянув на карту. На ней его волей и умением поместились огромные пространства, и человек легко в них мог затеряться. Но, глядя на карту, во всяком случае, можно предположить, где находится ватага Усана. По сказу Софонтия Макарова и других бывалых людей, река прокинулась
